Барбара Хэмбли - Путешествие в страну смерти
— Это невозможно.
— И останется невозможным, когда мы достигнем Вены? — Лицо Лидии было почти таким же бледным, как у вампира. — Вы убьете ее, как только вернетесь в Лондон? И меня, и Джеймса, чтобы сохранить секрет, который Эрнчестер собирается выдать Австрии?
Черты его не дрогнули, но в глубине прозрачно-желтых глаз скользнула мысль. «Перебирает возможности? — предположила она. — Или просто придумывает очередную байку?»
— Вы превосходно хранили секреты в течение целого года, — помедлив, сказал он. — Уверен, что мисс Поттон сумеет хранить их не хуже.
Поезд тряхнуло на стрелке; за окном полетели каскады огней. В коридоре затявкала собачонка. Хозяйка тут же на нее прикрикнула.
— Я так понимаю, что ужин будет накрыт в полвосьмого. — Исидро указал на буклет, не коснувшись его пальцем. Жест, как всегда, был скуп, еле намечен, словно за долгие годы Исидро надоели человеческие движения, мимика, речь. И Лидия вспомнила вдруг древние межевые камни близ Уиллоуби-Клоуз, где прошло ее детство.
— Предлагаю, если не возражаете, перейти в купе мисс Поттон. Вы играете в пикет, сударыня? Превосходнейшая из игр, повторяющая в миниатюре все людские дела. Уверяю вас, — добавил он, встретив взгляд Лидии, — что ни у вас, ни у нее нет причин бояться меня.
— Я и не боюсь, — сказала Маргарет.
Исидро по-прежнему смотрел на Лидию.
— Я не верю вам, — сказала она.
Вампир отдал поклон:
— Эта новость разбила мое сердце.
А в следующий миг он исчез. Маргарет, как и Лидия, не уловившая момент его ухода, сначала остолбенела, затем кинулась по коридору в сторону своего купе, забыв даже извиниться.
* * *
Мисс Поттон вернулась через полчаса и тихо постучала в занавешенное окошко. Лидия, так и не собравшаяся за все это время надеть пенсне и достать прихваченный в дорогу номер немецкого медицинского журнала, прервала созерцание цветовых пятен и сказала:
— Войдите.
Гувернантка запнулась на пороге, будто опасаясь выговора. Свою неописуемую шляпу она сняла. Волосы ее были гладко зачесаны и заколоты на макушке. В сновидении они выглядели куда роскошнее: тяжелые, шелковистые, черные, как ночь.
Я назвала ее дурой, — вспомнила Лидия, заметив неуверенность в ее глазах.
Но она и есть дура!
Однако сколько ей об этом ни тверди, толку не будет.
Лидия глубоко вздохнула, поднялась и взяла ее за руку.
— Извините, — сказала она. — Я не верю ему, но это еще не повод… сердиться на вас.
Мисс Поттон робко улыбнулась в ответ. «Пытается представить, — сообразила Лидия, — путешествие в обществе холодной и враждебной попутчицы».
— Ему можно верить, — сказала Маргарет, и голубые глаза ее были серьезны. — Он настоящий джентльмен.
Холодный убийца, забывший за три с лишним сотни лет, что значит быть человеком.
— В этом я никогда не сомневалась, — сказала Лидия. — Он там? — Она указала глазами в сторону коридора. Маргарет кивнула. — Не могли бы вы подождать меня здесь? Мне надо сказать ему пару слов наедине…
Исидро раскладывал солитер. Рядом с картами (четыре колоды) на столике лежали абака, счетная машинка и записная книжка. Свет из коридора бледно отразился в его глазах. Само купе было погружено в темноту.
— Вы призвали ее ради меня? Потому что леди не должна ездить одна, я правильно вас поняла?
Он утвердительно наклонил голову, в полумраке очень похожую на череп.
— Не значит ли это, что леди также не должна ездить в одной компании с заведомыми убийцами?
— С одним из них, сударыня, вы делите ложе вот уже семь лет, — ответил ей еле слышный голос. — В мое время леди ездили с убийцами постоянно, что было вполне разумно, ибо леди нуждаются в защите. — Белая рука, почти бестелесная в тени, метала карту на карту, перебрасывала кость на абаке, делала пометки в блокноте.
— Было ли принято в ваше время, — упорствовала Лидия, — выполнять просьбу путешествующей дамы?
— Да, если просьба не была глупой. — Он перевернул карту и сделал очередную пометку.
— Я не желаю, чтобы вы убивали, пока мы путешествуем вместе.
Еще одна карта — неразличимая в пепельном сумраке. Он даже не взглянул на Лидию.
— Разве только чтобы угодить вам…
Секунду она стояла, прерывисто дыша. Потом повернулась и устремилась по коридору в сторону ресторана, оставив его переворачивать в темноте карту за картой.
6
— Мой дорогой Эшер, ужасная ошибка… ужасная ошибка — Доктор Бэдфорд Фэйрпорт поддернул серые нитяные перчатки и посторонился, давая пройти дюжему белобрысому полицейскому, доставившему в участок музыкально настроенного пьяного. Вена заслуженно пользовалась репутацией города музыки. Оба пьяницы, с которыми Эшер провел прошлую ночь в камере, тоже все время пели, правда, несогласованно: один был поклонником Вагнера, другой предпочитал Штрауса. Долгая выпала ночь.
— Ошибка, черт! — Эшер закрыл саквояж, удовлетворенный хотя бы тем, что содержимое его осталось нетронутым. Даже слепки ключей были на месте, в потайном отделении. Чиновник в мундире предложил ему расписаться, другую бумагу он вручил Фэйрпорту. — Видимо, Кароли заметил меня, когда я давал телеграмму в Мюнхене. Полагаю, я еще легко отделался.
— Досточтимый герр остается с герром профессором доктором Фэйрпортом?
Эшер заколебался. Фэйрпорт сказал:
— Да-да, конечно! Никаких отговорок, мой дорогой Эшер, — добавил он, когда они вдвоем вышли в солнечный подернутый дымкой день. — Коль скоро я поручился за ваше поведение в полиции, других вариантов быть не может. Все будет как в старые добрые времена.
С несколько кислой улыбкой Эшер припомнил чистую спаленку наверху строения, бывшего старой конюшней в «Фрюхтлингцайт» — санатории, прячущемся в тишине Венского леса.
— Вы, должно быть, провели ужасающую ночь, — щебетал Фэйрпорт. — Чудовищная безответственность! Я напишу о злоупотреблениях полиции в «Нойе Фрайе Прессе»! Поместить свидетеля в общую камеру! Вы могли подхватить там что угодно — от туберкулеза до оспы и холеры! — Старик закашлялся, и Эшер вспомнил, что у самого Фэйрпорта был туберкулез, оспой же он переболел в детстве. Его молочно-белая кожа была как бы попорчена мышами.
Выглядел он скверно. Впрочем, по-другому он никогда и не выглядел. Тринадцать лет назад, когда они встретились впервые, Эшер удивился, услышав от Максвелла, главы венского отделения, что доктору всего-навсего пятьдесят четыре года. Преждевременно сгорбившийся, сморщившийся, поседевший, он напоминал инвалида, что, по мнению Эшера, вряд ли способствовало репутации его лечебницы.
