Дейкр Стокер - Дракула бессмертен
— А я встала на твою защиту. Дала слово. Отец хотел отправить тебя в Кембридж, но я убедила его выбрать Париж — пообещав, что ты пройдешь там полный курс обучения и поступишь в коллегию адвокатов…
— Знаю, знаю, чтобы по крайней мере меня окружал мир искусства, — перебил юноша. — Лучше бы мне оказаться в Кембридже. Ты хотя бы представляешь, каково это — когда тебе нестерпимо чего-то хочется, и оно повсюду, но для тебя запретный плод? Так и с ума сойти недолго.
— Я понимаю тебя больше, чем ты думаешь, однако факт остается фактом: ты обещал закончить университет. А обещание есть обещание.
— Если я действительно настолько одарен, как считает Басараб, — объявил Квинси, — то меня непременно примут стажером. Тогда у меня появятся собственные деньги, и старый Дурак может отправляться ко всем чертям.
Мина вскочила с места и дала Квинси звонкую пощечину. Они оба были потрясены. Никогда еще ни один из родителей не поднимал на сына руку.
— Квинси Артур Джон Абрахам Харкер! — Огромным усилием воли Мина сдерживала бурлящие внутри чувства. — Джонатан по-прежнему твой отец и все так же сильно тебя любит.
— Почему тогда он ничем этого не показывает?
— Ты пока еще слишком молод и наивен, чтобы понять: он доказывает свою любовь каждый день. Я знаю его подлинные чувства, и все, что он делает, делает не просто так. На кону стоит нечто большее, чем твои эгоистичные желания. Я не могу одобрить твой выбор, Квинси. Ты должен верить, что мы действуем в твоих лучших интересах.
Сердце Квинси обливалось кровью. Он всегда был близок с матерью, только ей мог открыть сокровенные надежды и мечты, только от нее получал поддержку. Теперь же она пыталась задавить эти мечты — точно как отец. Видимо, кое-что в этом доме все-таки изменилось. Он всегда подозревал, что у родителей много тайн, которыми они предпочитают с ним не делиться. Впрочем, теперь это уже не имело значения.
— Ego sum qui sum. Я тот, кто я есть — и для меня настало время быть собой.
На глаза Мины навернулись слезы, в выражении ее исказившегося лица читался иррациональный страх.
— Квинси, прошу, не делай этого.
Часы пробили одиннадцать.
— Мне надо успеть на поезд. Жить я буду в Лондоне. И больше тебя не побеспокою.
Избегая ее взгляда, Квинси повернулся и ушел — впервые в жизни не поцеловав мать на прощание.
Глава XII
Над типичной, но довольно запыленной английской гостиной нависла мрачной тенью долговязая фигура графа Дракулы, облаченного в поношенный смокинг и черный плащ с красной подкладкой. Темные глаза графа неприветливо смотрели из-под насупленного лба. Постепенно свирепая мина сменилась зловещей улыбкой, и ее обладатель с сочным славянским акцентом произнес:
— Профессор, не могли бы вы повторить, что вы сейчас сказали?
Пожилой мужчина вздохнул.
— Я сказал: «Граф, знаете ли вы, какое лечение я прописал нашей приболевшей мисс Вестенра?»
— Все, что касается моей дорогой Люси, представляет для меня первостепенный интерес, профессор.
Профессор ван Хелсинг извлек из пиджака увесистый деревянный крест и выставил его перед собой. Дракула зашипел и попятился. Запахиваясь в накидку, он наступил на ее угол и рухнул на пол, обрушив столик с лампой. С хлопком в комнату хлынул дым, напугав обоих мужчин.
Граф зашелся кашлем:
— Значит, вы… вы и тот юрист… Джонатан Харкер… поняли, в чем суть… вы поняли, профессор Ван… Хелсток…
Ван Хелсинг закатил глаза.
Граф Дракула продолжал:
— Тогда вам самое время оставить эти берега и вернуться… — он замялся, не находя нужных слов, — в вашу страну, где все ходят в деревянных башмаках.
— Мое имя ван Хелсинг! — завопил его собеседник. — И неужто так трудно запомнить, что моя родина называется Голландией, идиот?
— Ах ты наглец, дерьмо мушиное! — заорал в ответ граф Дракула, уже без всякого намека на акцент. — Да ты хоть понимаешь, какую бездну актерского таланта имеешь счастье лицезреть в эту минуту?
— Кого я сейчас вижу, так это бездарного пьянчугу, который не в состоянии толком выучить даже своих слов, чтоб им пусто было.
Взбешенный граф обернулся к рампе.
— Стокер! Немедленно уволь этого болвана!
Ван Хелсинг схватил плащ Дракулы и натянул ему на голову. Граф, не оставшись в долгу, вцепился ван Хелсингу в воротник. Мужчины боролись, пока Дракулу не сразил новый приступ кашля.
— Да я клык проглотил! — Сорвав с себя плащ, он поддел противника точным ударом правой. Из носа ван Хелсинга брызнула кровь.
В слепом бешенстве, по-бычьи опустив голову, старик ринулся на графа Дракулу.
— Куда прешь, недоумок! Ты же мне кровью весь костюм перепачкаешь!
В глубине зрительного зала, не замечая роскошного интерьера театра «Лицей», разочарованно качал головой Квинси Харкер. Так, значит, этот тип в дешевом плаще фокусника, бестолково расхаживающий по сцене — великий американский актер Джон Бэрримор? И если уж говорить о приличиях, то он ожидал более достойного поведения от человека, игравшего ван Хелсинга, — Тома Рейнольдса, которого Квинси видел в одной из постановок «Мадам без предрассудков» Викторьена Сарду. Сейчас, обезумев от боли, мистер Рейнольдс позабыл о всяком уважении к собратьям по ремеслу и лихо обменивался затрещинами с Бэрримором, уже едва стоящим на ногах.
Даже наблюдать за этим зрелищем было неприятно. Театр — не боксерский ринг. Существуют определенные приличия, и придерживаться их обязан каждый. Столь неподобающим поведением актеры лишь подкрепляют дурную репутацию, которой пользуются в обществе. Однако даже теперь юноша не сомневался, что сделал правильный выбор, последовав совету Басараба. Элегантность и профессионализм румынского артиста стали для Квинси образцом. Впрочем, сейчас его тревожил не только прискорбный балаган, творившийся на сцене.
На переднем ряду сидел Брэм Стокер, дородный пожилой ирландец с седовато-рыжими волосами и бородой. Он энергично застучал тростью по полу, крича:
— Джентльмены! Ну, вы же профессионалы!
Мужчина помоложе, сидевший рядом с ним, бросился на сцену разнимать дерущихся.
— Прекратите! Вы ведете себя как дети!
— Это он начал! — фыркнул Рейнольдс, прикрывая окровавленными руками нос.
Бэрримор с трудом удерживал равновесие.
— Мистер Стокер, я не потерплю неподчинения со стороны этого туполобого осла! Я требую, чтобы его немедленно сняли с пьесы.
— Мистер Бэрримор, прошу вас, проявите благоразумие.
— При чем тут благоразумие? Это вопрос чести.
