Мария Барышева - Дарители
Сканер добежал до небольшого декоративного озерца, обложенного сланцем и несколькими крупными красноватыми валунами, когда человек догнал его и в прыжке сбил с ног. Оба рухнули в ледяную неглубокую воду, по пути сломав росшую возле озерца молоденькую березку и подняв тучу брызг.
Слава навалился Сканеру на спину и, схватив его за уцелевшие волосы, с силой вдавил лицом в дно. Руки Сканера забили по воде, потом его тело выгнулось и он вскочил, легко сбросив с себя Славу, и тот, отлетев в сторону, рассадил себе бок об острое ребро камня. На секунду наступила тишина — только слышно было, как безмятежно журчит стекающий в озерцо ручеек. Потом Сканер издал захлебывающийся, кашляющий звук, прыгнул в сторону и без особых усилий выдрал из берега большой кусок сланца, выворотив при этом еще несколько мелких камней. Он развернулся, держа камень так легко, словно тот был имитацией из папье-маше. Голова Сканера ушла в плечи, и на разодранном лице теперь было отчетливое выражение скупца, наткнувшегося в своей драгоценной кладовой на орудующего вора.
— Ничего не урвете! — выкрикнул он в туманный воздух. — Ни Дударев, ни вы… с-с-суки! Мое!
Слава пригнулся, и сланец, ударившись о валун за его спиной, брызнул во все стороны осколками, словно хрупкая ваза. Сканер, всхлипывая и причитая, бросился за новым снарядом, и в этот момент Новиков снова прыгнул, но уже молча. Удар смел Сканера на камни, и его лицо вмялось в них с сырым звуком, тут же приподнялось, и ударилось опять. Озверев, Слава бил снова и снова, громко и хрипло выдыхая при каждом ударе и не слыша, как в тумане полный ужаса девичий голос снова и снова пронзительно выкрикивает его имя. Скрюченные пальцы Сканера прыгали по камням все медленнее и медленнее, пока не застыли на них двумя мертвыми, окровавленными пауками, а впадающий в озеро ручеек тихо напевал что-то сам себе, торопясь поскорее разлохматить и растворить выматывающиеся с камней в неспокойную воду страшные, темные, густые нити, которым здесь было совсем не место.
* * *— Забавно, что я все-таки сдержала слово, — пробормотала она склонившемуся над ней лицу. Говорить было больно, и Наташа выталкивала из себя слова вместе с кровью — торопливо, боясь не успеть. — Я обещала Сканеру, что никто, кроме него, не тронет больше его картину. Так и вышло… она в моем пальто была… под подкладкой… Глупый, он сам себя уничтожил…
— Не важно… — хрипло сказала Вита. Исчезнувший в тумане Шестаков и погнавшийся за ним Слава волновали ее сейчас меньше всего — она почти забыла о них. — Не болтай. Я сейчас найду… я позвоню… я…
Она хотела вскочить, но Наташа с неожиданной силой вцепилась в ее руку, заставив опуститься обратно.
— Нет. Все равно… не успеешь, я знаю… А в дом не ходи… нельзя.
К ним, тяжело дыша и держась за сердце, подполз Свиридов и непослушными руками вяло попытался отстранить Виту.
— Пустите… мне надо… кровотечение… пока не приедут…
— Оставьте… — сказала Наташа, ясно глядя в посеревшее лицо маленького врача, и чуть улыбнулась. — Вы же уже все понимаете, я знаю… Не бойтесь, живите… спокойно. Я ничего… у вас не взяла… я только из себя… выдрала… с корнем… и теперь… так легко… А ведь вы могли бы стать… нет, не скажу… Уйдите, пожалуйста…
Она отвела глаза и теперь смотрела только на Виту.
— Не дури, пусти руку! — прошептала та, боясь сделать это сама, — Наташа почему-то держала очень крепко, и вдруг, дернув, она навредит ее еще больше. — Я успею.
— А я ведь… все-таки побывала… богом… — в булькающем шепоте Наташи неожиданно появилась совершенно осознанная хитринка. — Боги — не те… кому удается сотворить что-нибудь… этакое… а те, кому удается… что-то уберечь…
Она дернулась, и ее рука вдруг сжалась так, что пальцы Виты захрустели, и та впилась зубами в нижнюю губу, сдерживая крик. Глаза Наташи широко раскрылись, на лице расползся дикий, животный ужас.
— Витка… я боюсь! Я так боюсь!.. Не отпускай меня! Где ты?! Где твоя рука… не отпускай меня!.. больно… так…Слава!.. Позови Славу!
Выгнувшись, она забилась, дергая запрокинувшейся назад головой и мелко стуча зубами, и кровь потекла из ее рта уже широкой, густой волной, а Вита, крепко обняв, держала ее — сначала молча, исходя судорожными рыданиями, но потом, не выдержав, закричала:
— Я здесь! Наташка, я здесь… слышишь?!.. я держу тебя!.. Слава!!!.. я не отпущу!.. Славка! Славка!
Но Наташа уже не слышала последних слов. Она стояла очень далеко и очень высоко отсюда, на «Вершине мира», положив ладони на горячие от июльского солнца перила, а рядом стояла Надя, задумчиво улыбаясь и выстукивая на перилах кольцами простенький, давно знакомый мотив, и горячий южный ветер, раскачивавший ветви старых платанов, густо пах альбицией, гарью далекого степного пожара, сосновой хвоей и морем, и далеко на востоке тянулась горная гряда, и слышно было, как перекатываются на своем ложе шелковистые волны, играя блестящей галькой и вздыхая среди мокрых, поросших скользкими водорослями скал, и было тихо и покойно, и спустившаяся следом милосердная тьма оказалась такой же тихой и так же солоно пахла морем…
* * *Наташа перестала биться, и ее тело начало медленно оседать назад, на руки Виты. Голова вяло упала на плечо, прижавшись лицом к груди подруги, нижняя челюсть несколько раз прыгнула, и по телу побежала мелкая, короткая волна дрожи. Взгляд остановился на какой-то точке над головой Виты, губы раскрылись, точно Наташа пыталась набрать побольше воздуха, сердце дернулось в последний раз, и в тот же момент на третьем этаже дома остановилось сердце существа, уже выползшего на середину разгромленной комнаты, где, привалившись к стене возле уцелевшего окна, стоял окровавленный человек, тяжело дыша и тускло глядя на троих, которые шли к нему — шли добивать. Существо издало короткий всхлипывающий звук и на середине движения повалилось лицом на свои изуродованные, вывихнутые в суставах руки, звонко шлепнув голым животом по влажному паркету.
Трое остановились, словно проснувшись, и заморгали — недоуменно, растерянно, почти жалобно. И в тот же миг ползший по коридору огонь, уже ничем не сдерживаемый, с голодной радостью рванулся вперед, пожирая все на своем пути, и Андрей услышал его и криво ухмыльнулся. Его ладонь с трудом поднялась к обвивавшему шею плетеному золоту и прижалась к нему, прикрывая висевшие на цепочке простенький православный крест и круглую, потемневшую полоску серебра с небольшим бесформенным наплывом.
— Или ты, Господь, такой шутник, или мы такие дураки?.. — прошептал он непослушными губами и развернулся — вяло и скорее неосознанно, чем из стремления сделать что-то определенное. Его локоть на развороте ударил в стекло, и то, крепчайшее, вдруг послушно расплескалось под ним как вода, брызнув в рассвет праздничным каскадом блестящих осколков, нежно зазвеневших далеко внизу. Долей секунды позже в комнату с призрачным шипением плеснулось пламя и прокатилось по ней всесметающей волной, поглотив по дороге и живых, и мертвых, и правых, и виноватых.
