Сергей Софрин - Проект «Асгард»
Тогда мне не исполнилось и одиннадцати, поэтому, хранителем документа стал давний друг семьи нотариус Арчибальд Мунк из нотариальной конторы «Гарднер и сыновья». Пакет был вскрыт 15 сентября 1956 в присутствии моей сестры Элеоноры Виндхаузер, его содержимое — дневник отца, окончательно перешло в мою собственность.
Теперь невозможно судить о мотивах, заставивших родителя сохранить этот документ в целости, не предав его огню или не уничтожив любым другим способом. Наверное, им двигало чувство долга перед своими потомками, носящими древнюю фамилию и титул, по легенде полученный их предком сэром Уилфридом Виндхаузером в Святых Землях от самого короля Англии Ричарда Львиное Сердце. Священный зов крови всегда стоит выше личных интересов и сиюминутных пристрастий, рыцарский дух старых времен обитает в благородных сердцах de profundis[13] веков взывающий… Кажется, отец предвидел неизбежный новый коллапс западной цивилизации, в которой мне придется жить. Коллапс, уже однажды постигший ее в конце XIX, начале ХХ столетий. Может, делая меня наследником документа, надеялся преподать какой-то урок, смысл которого я не уловил. Или намеревался вложить в мои руки фамильный меч, способный повлиять на развитие мировой истории…
В любом случае, я оказался не достоин носить шпоры и герб. Мне не хватило решимости предпринять что-то действенное на пути Владетеля Тайны. Я не смог ею распорядиться. Даже больше — я ее боялся. Боялся так, что не спал ночами, мучился мигренями, перемещал сверток с дневником из одной банковской ячейки в другую, во всех окружающих меня людях подозревал шпионов. Год за годом, всю жизнь! Я просто червь, случайно поселившийся в запретном плоде чужого знания, безвольный Голем[14], снабженный чужими письменами, трусливый выродок-лорд в чужих доспехах. Мне нет оправдания, ибо я — предатель родовой крови, жалкий ублюдок, позорящий прах собственных предков.
Но теперь все решено. Я, пусть частично, искуплю свой проступок: смою кровью позор предательства и, заодно, взорву этот обезумевший от беспрерывной, необузданной жратвы мир. Убогую, омерзительную реальность дешевых комедиантов и беспринципных ростовщиков. Приют вечно гнущих спину улиток, подобострастно лижущих салатные кущи своих хозяев в надежде приобщиться сладеньких листочков. Сияющую неоном крысиную нору порнократов, политый дезодорантом адвокатский гадюшник, украшенный стразами слоновник политиканов…
Пусть мертвые воскреснут и укажут дорогу живым. Я стану их проводником, их жертвенным агнцем, вестником, смотрящим прямо на солнце. В моих глазах сегодня нет страха, я не ведаю боли, не знаю отчаянья. Я вижу тень моего отца, бредущую берегом Вечности, и да поможет мне Бог.
Алан ВиндхаузерНочной разговор
«Однако, чем дальше, тем эпичнее разворачивается повествование. — Захлопывая с силой тетрадь, усмехнулся Марат. — Просто Старшая Эдда[15] какая-то! Запретные знания, искупительные самоубийства, зов крови, восстающие мертвецы, шпоры и герб… Было, отчего Славяну с резьбы сорваться. Он вообще тяготел ко всякого рода мистике, хотя и не смыслил в ней ничегошеньки… Поэтому столько книг у меня набрал по восточной эзотерике и философии. Хотел сдать предмет экстерном, дабы не блуждать в лабиринтах манускрипта вслепую».
Он поднялся со стула и до хруста в суставах потянулся. Огляделся вокруг: комната утопала во мраке, бледный вечер за окном угасал, укрытый серой поволокой моросящего дождя; Марина, стоя у стола, ковыряла ножом желтую грушу.
— Ты что огня не зажигаешь? Керосина мало осталось?
Марат еще разок с удовольствием расправил затекшие члены.
— Можно из полешек лучин настругать. Сделать?
— Не нужно…
Девушка повела плечами, будто сбрасывая с них невидимую руку, и опять замолчала.
— Да что с тобой?
Он удивленно замер, устремив взор на собеседницу.
— Что произошло-то? Какая муха тебя опять укусила? Долго мы будем вот так воевать по любому непонятному поводу? Может, объяснимся наконец?..
— Давай! — Голос Марины неожиданно зазвучал громко. — Мне давно пора тебе кое-что сказать. Думаешь, я к тебе тут прислугой приставлена? Горничной и кухаркой? Мнишь, будто дядя Костя меня, как дуру, послал сюда щи варить да с тряпкой по дому бегать? Я, между прочим, не только это делать умею. Могу из «Макарова» с двадцати шагов в пуговицу от пальто попасть и в бумажном фунтике на костре чай вскипятить, на скалу взобраться и в лодке на веслах озеро переплыть. С двенадцати лет машину вожу и разряд по художественной гимнастике имею!
— Здорово! Особенно разряд по гимнастике впечатляет. — Удивление Марата росло, но он старался не подавать вида. — Когда мне понадобится телохранитель, я к тебе обязательно обращусь. А сейчас, хочу заметить, что ты в любом случае, со мной или без меня, на дачу собиралась: в деревенской тиши к экзаменам готовиться. Может, я что-то неверно понял?
— Собиралась! Да много с тобой наготовишься?! Сидишь как сыч в сторонке, опусы почитываешь, аппетит для ужина нагуливаешь… А ужин остыл давно, его теперь заново разогревать придется по твоей милости! Время тратить!
— Ну, прости, пожалуйста, — он, искренне раскаиваясь, подошел к девушке и бухнулся перед ней на колени, — еще хоть единожды позволю себе подобное, можешь без промедления выставить меня за дверь. Без провизии, верхней одежды и средств к существованию, без надежды на возвращение.
— Нужна кому твоя верхняя одежда…
Марина сняла с лампы стекло и чиркнула спичкой, пламя осветило ее обиженное лицо.
— Такие старомодные лапсердаки сегодня только бродяги носят, им они задаром достаются. Ты когда в метро ехал, на тебя, наверное, все люди оборачивались, жалели бедолагу неимущего. Вырядился, будто на премьеру «Ассы» собрался.
— В самом деле? На рынке в Петрозаводске меня уверяли, что товар отменный — ультрамодный фасон мелкой европейской буржуазии. Итальянское качество, не знает износа и сезонных скидок, фаворит продаж, пронзительный писк сезона.
Марат, поднимаясь с колен, весело хохотнул, и, стараясь придать своему голосу подобострастное звучание, продолжил:
— А давай, ты меня немного жизни поучишь, по магазинам прогуляешь, на книжную ярмарку сводишь, покажешь, чем цивильный народ нынче дышит…
— Как попросишь.
Марина поставила в варочное отделение печи накрытую крышкой чугунную сковороду и, сменив гнев на милость, добродушно припомнила Марату их вчерашний вечерний разговор:
— Я же маленькая еще, ничегошеньки в больших мальчиках не понимаю, могу лишь в зоопарк проводить, да мороженым угостить «самым вкусным». Не боишься попасть впросак?
