Лилит Мазикина - Луна, луна, скройся!
Вот так, на бегу, Батори меня и ловит. Я даже сначала не соображаю, в чём дело, настолько я шалая. Потом его усы, улыбка и плащ складываются у меня в голове в одно целое, и я, смеясь, отскакиваю.
— Что с вами? — спрашивает вампир, не переставая улыбаться.
— Трям прям прум пурум! — восклицаю я и кручу головой. — Турутурутрррум!
Он смеётся, и я смеюсь тоже и скачу вокруг.
— Как наша Язмин? — спрашиваю я.
— Отлично. Грызёт гранит ландшафтной науки. Лили, хотите, я действительно устрою вас в Альбертину?
— Неа! У них запрещён въезд цыганам! Пускай любуются на свои курносые рожи с утра до вечера, я лучше танцевать буду.
— Танцуйте, — соглашается он и ловит меня за руку. — Но сначала мы съедим по огромной вазе мороженого.
— Вам же нельзя?
— Мороженое — можно. Если не злоупотреблять.
— Ну-ну, смотрите! Сначала ложечка, потом чашечка, потом вазочка, глядишь — и втянулся, и опустился, и продал квартиру с машиной и зимнюю шубу!
Его рука нагревается за несколько секунд.
— Лили, скажите, а вы давно общались со своим наставником? — спрашивает Батори, втыкая ложечку в восхитительно мягкое сливочное мороженое.
— Никогда не занималась йогой, если вы об этом, — игривое настроение меня не покидает.
— Я имел в виду «волка», с которым вы сначала охотились на пару.
— На пару? — я смеюсь. — Никогда не охотилась на пару с другим «волком». Мы же друг друга не переносим.
Вампир вглядывается мне в лицо.
— Кто же вас тогда учил?
— Мой старший брат.
— Петър?
— Ага.
— Невероятно, — Батори качает головой. — Обычно люди боятся и «волков», и вампиров.
— Ну, может быть, он тоже боится. Но ведь надо же мне было помочь поначалу.
— И сколько лет он вам помогал?
— Два раза. Наверное, это считается как год.
— Два раза?!
Кажется, я опять чего-то не знаю об этом мире.
— А что?
— Вообще-то молодые «волки» первые лет пять охотятся с наставниками, пока не войдут в силу. Собственно, в нашу первую встречу я решил, что вы раньше времени отделились, и поэтому были так… неуспешны.
— Я была неуспешна из-за вашей косицы, — с некоторой обидой возражаю я. — Она закрывала нужную точку, и мне пришлось до вас дотронуться, чтобы её убрать. В результате вы насторожились. Другому бы я просто раз, и сунула «шило». У меня это очень ловко получается.
— Ну, предположим, я не столько насторожился, сколько… хм, неважно. Но вам действительно повезло, что вы до сих пор живы. Г од натаски — слишком мало.
— Больше года. Тренировки как таковые у меня были лет с семи-восьми. На развитие реакции, на точность и силу удара, на преодоление страха ранить другого… Первый настоящий удар я нанесла спицей в руку брату. Ему пришлось привести меня в настоящее бешенство, чтобы у меня получилось. До сих пор вспоминаю с содроганием — я же могла угодить ему в вену или артерию. Или в какой-нибудь важный нерв… Да и целилась я ему в живот, он просто быстро закрыл его предплечьем. За год он всего лишь научил меня вычислять упырей, выслеживать лёжки, быстро снимать крышку или бесшумно сбегать, если ящиков два. Ну, и колбасу делать. Всему остальному я научилась в детстве.
— Впервые слышу о том, чтобы «волка» брался воспитывать человек. У вас удивительный брат, Лили.
— Ага. Говорят, сейчас с ума сошёл. Но вряд ли от общения со мной, он просто в Буковину трижды ездил. Один раз по вербунке, и два — по контракту. Уже когда он первый раз вернулся, у него глаза были чумные. Хотя он и так никогда по-человечески не смотрел. Мне невестка сказала, что Пеко несколько раз видел нашего отца уже упырём. За одним столом с ним сидел… Даже странно, что отец его не выпил. Ведь своих детей вы в первую очередь обычно, да?
Вампир кидает на меня быстрый взгляд, но отвечает уже снова уставившись в вазочку:
— Необязательно.
Мы молча доедаем мороженое. Батори ушёл в себя, и моё настроение приглушается.
— Лили, как вы смотрите на то, чтобы сегодня ночью сходить в гости? — спрашивает вампир, когда мы выходим из кафе.
— А куда?
— К моему «крестнику».
Проходит несколько секунд прежде, чем я соображаю.
— А как он отнесётся к моему присутствию?
— Он разделяет мои идеи. Более того, готов воплотить их в жизнь.
— А, да… принцип преданности выпитой крови.
— Не без этого.
— Ну, ладно. Только надо тогда журнал какой-нибудь купить, чтобы я не заскучала.
— Не заскучаете. Он поэт и очень нравится девушкам. Правда, не сказать, чтобы ему нравились девушки, но, как говорится, никто не совершенен.
— Да я не очень насчёт поэзии… Вот песни — люблю. И послушать, и спеть.
— Ну, вот и споёте. И станцуете нам. Договорились?
— Ага. А сейчас давайте сходим, поищем карусель?
Вечером я сама не замечаю, как засыпаю на кровати над книжкой. Меня будит Батори — как всегда, прикосновением к плечу. В руках он держит дымящуюся чашку. От неё идёт густой кофейный аромат.
— Вы что, знали, что я засну? — с удивлением спрашиваю я.
— Нет, я сначала просто зашёл. А потом уже сходил за кофе.
— А! Я-то уж думала, может, какое-нибудь неизвестное мне свойство упырской натуры… Вот признайтесь, как вы в Кутной Горе вычислили, что я проснулась, да ещё оказались под моим окном именно в этот момент?
— Под вашим окном я стоял почти два часа. А вы уронили бутылку с какой-то жидкостью на пол, и я услышал.
— Вот так и прощаются с детством, — печально констатирую я. — Когда приходит вредный кузен и рассказывает, что подарки на самом деле приносит переодетый дворник дядя Имре. Давайте сюда ваш кофе. Он сладкий?
— Обязательно. Я когда-нибудь забывал убить его вкус полудюжиной ложек сахара?
Батори присаживается на кровать и наблюдает, как я крохотными глотками опустошаю чашку.
— Ну всё, я готова! — объявляю я, почувствовав себя наконец живым человеком.
— Так и пойдёте в джинсах?
— А что?
— Я думал, вы нам потанцуете. В красивой юбке и паре сотен золотых браслетов.
— Ой, ёж ежович! Сейчас.
Наверное, когда мы идём по ночному Сегеду, выглядим странно: мужик со старомодной косицей на затылке и я, с кроссовками, мелькающими из-под широкой юбки в разноцветных маках. Но это неважно, нас всё равно никто не видит: улицы пустынны. Я ловлю себя на мысли, что мне нравится этот город.
Поэт представляется как Ференц. У него вьющиеся светло-русые волосы, спадающие на плечи, голубые глаза чуть навыкате и острый нос. Мы с любопытством рассматриваем друг друга.
— Так вот вы какая, чудесная Лили, надежда императора Батори, — произносит, наконец, Ференц, и я чувствую ещё большую неловкость, чем сначала. — Как вам наш городок? После Прёмзеля, наверное, очень провинциальный, да?
