Сергей Минцлов - Атлантида
«Ведьма!» — мелькнула во мне мысль. Она медленно повернула ко мне лицо.
— Ведьмы не милуют! — заявила она со скрытой угрозой. У меня перехватило дыхание: она читала мои мысли, как книгу!
— Кто ведьма? — спросил мой спутник, не понявший ее слов.
— Это меня здесь зовут так, — пояснила Варвара. — Или вы еще не знали об этом?
— В первый раз слышим, — отозвался я. — За что же вас так величают?
— Потому что я все могу сделать, — блеснув мертвыми глазами, проговорила она.
— Например, что же?
— Что задумаю… Жених у меня был; мать его ни за что не хотела нашего брака. Я в полнолуние пожелала ей смерти, и она умерла в тот же день!
— Значит, вы злая?
Варвара как будто задумалась.
— Я не злая… — обронила она. — Во мне есть другой, кто заставляет меня делать зло.
Она все время избегала направлять взгляд на нас.
— Я ведь летаю по ночам… так ярко, тогда так хорошо! — будто в бреду призналась она.
На лице ее написались глубочайший восторг и счастье.
Григорий Никитич глядел на нее, не отрываясь; я прятал глаза, чтобы не подпасть под ее влияние.
— Иногда летишь в лунную ночь, — обхватив колено, продолжала Варвара, — сядешь на сук дерева, около какой-нибудь совы, переговоришь с ней и дальше, и выше взмываешь!
— На каком же языке вы говорите с птицами? — спросил я.
— Не знаю. Птицы и звери — мы все понимаем друг друга. Иногда подлетишь к освещенному окну чьего-нибудь дома, сядешь и слушаешь, что говорят за стеной люди…
Мне она стала казаться опасной безумной, которую следовало обезвредить.
Она досадливо повела плечом в мою сторону.
— Кто безумный, узнаете после! — опять ответила она на мысль. Вдохновенное выражение сошло с лица ее.
— Смотрите, пришли вы вдвоем, а отсюда не уйти бы кому-нибудь одному! Григорий Никитич, хотите остаться здесь? — задорно спросила она.
— Хочу, — выговорил он.
— Видите? — со смехом заявила Варвара. — Лучше не пробуйте тягаться со мной!
Григорий не сводил с нее взгляд и явно находился в том же безвольном состоянии, в каком был ночью.
Я почувствовал, что и меня начинает гнести и одолевать та же сила. Надо было отступать, пока еще было можно!
— Шутки шутками. — спокойно по виду сказал я и поднялся с могилы, — а нам с тобой нужно еще все село обойти.
Поднялись и оба моих спутника. Варвара проводила нас до берез за школой и дальше не пошла.
— Здесь в дуплах мои приятельницы живут, — сказала она. — А там враги, — она кивнула на деревню и, поглядев с минуту нам вслед, отправилась обратно.
— Встряхнись, Григорий! — строго обратился я к своему приятелю. — Что тебя будто в котле сварили?
— Да что-то нездоровится. Надо бы дневку здесь сделать?
— Нужно совсем другое! — оборвал я.
Мы вошли в село; я постучал в окошко крайней избы, и из него высунулась пожилая баба в красном платке.
Я спросил, нот ли лошадей, чтобы отвезти нас на станцию. Баба послала нас дальше, и через несколько минут я и мой приятель сидели в просторной избе и договаривались с хозяином. Надо было как можно скорее убираться из опасного гнезда, а потому за деньгами я не стоял, и торг был закончен быстро.
Бородатый, рыжий хозяин, с лицом красным, как помидор, отправился запрягать, и немного погодя мы втроем подкатили в старенькой повозке к школе. Пустырь, к великому моему удивлению, был безлюден.
Я спрыгнул на землю, велел поворачивать лошадей, а сам побежал за мешками; Григорий остался ожидать меня.
С вещами я управился в один миг и, когда вернулся с ними, с крыльца дома смотрела попадья, а к нам не торопясь направлялась Варвара. Мой спутник приподнялся, чтобы вылезти к ней навстречу, но я удержал его.
— Куда это вы так вдруг собрались, иль испугались чего? — с нехорошей усмешкой осведомилась она.
— Да, вспомнили, что дело ждет спешное. К поезду поспеть хотим.
— Лучше заночуйте, все равно опоздаете.
Рыжий мужик покосился на нее с облучка, но ничего не сказал и отвел глаза в сторону.
Григорий опять сделал движение, чтобы сойти с повозки, но я грубо схватил его за плечо и посадил на место.
— Будьте здоровы! — сказал я Варваре и подошедшей к нам попадье. — Всего хорошего. Спасибо за приют.
— До скорого свидания! — веско пообещала Варвара.
Мать зорко поглядела на нас, затем на дочь, но молчала и все поглаживала рукой по ободку телеги.
— Где? — удивился я.
— У вас в доме!
— Не далековато ли очень? — с насмешкой возразил я.
— Ничего… для милого дружка и сто верст не околица! Пошутить приду, посмеяться — помните!
— Буду ждать. — задорно вырвалось у меня. — С Богом!
Мы покатили через деревню, когда миновали ее, возница оглянулся, убедился, что на дороге, кроме нас, никого нет, и сел вполуоборот.
— Ведьма ведь! — проговорил он, понизив голос. — Как это вы еще целыми ушли? Бог вас спас! — он несколько раз перекрестился.
— А что же она делает? — полюбопытствовал я.
— Да порчу всякую наводит. Скот морит, коли озлится. — Он опять оглянулся. — Несколько раз утопленники неизвестно чьи в озере всплывали… не иначе, как она прохожих заманивала! Измывается над людьми как хочет!
— А что, мы и вправду не поспеем к поезду?
Мужик с сомнением пожал плечами.
— Надо бы поспеть — всего пятнадцать верстов здесь, времени у вас девать некуда — четыре часа!
Разномастные коньки усердно работали мохнатыми ногами, и лес скоро кончился; с горизонта смотрел бор. Время в беседе летело незаметно; Григорий участия в ней почти не принимал и только коротко отвечал на вопросы.
Мы проехали уже большую часть пути, как вдруг я почувствовал, что дно повозки опускается; затем последовал толчок о землю, и лошади остановились. Мы клюнули головами в спину возницы.
— Ось пополам! — воскликнул он, соскочил с облучка, заглянул под возок и стал растерянно осматриваться кругом.
— Вот ведь оказия! — проговорил он. — Крепкая ось была, и на поди! Это ее рук дело — как пообещала, так и вышло.
Как на грех, кругом не виднелось ни деревца, да, впрочем, оно было бы и бесполезно, так как топора, чтобы сделать новую ось, с нами не было.
Пришлось вылезать из повозки; мы помогли вознице кое-как связать поломанное место веревкой и пешком добрались до станции.
Поезд ушел, что называется, перед самым носом у нас; следующий отправлялся только ранним утром.
Пришлось побродить по маленькому станционному поселку и отыскивать себе приют.
Вечером я опять стал испытывать беспокойство — мне казалось, что вот-вот спутник мой подымется с постели, на которую я уложил его, и тайком улизнет обратно. Чувство это все усиливалось, и к ночи я дошел до такого возбуждения, что перекрестил несколько раз единственное окно нашей каморки, дверь и все стены, затем то же проделал с крепко уснувшим Григорием.
