Дмитрий Черкасов - Благословенная тьма
Ликтор еще раз искательно повел носом, пытаясь выделить из сонма разнообразных запахов - чужеродный, привнесенный издалека.
Опасность под условным номером два еще не приблизилась, но деваться ей некуда, и очень скоро она подступит вплотную.
***
- С чего ты взял, что этот ваш Ликтор опасный? - Пантелеймон спросил в лоб, без обиняков.
Дрын сощурил мутноватые глаза:
- Ты такой же ученый-исследователь, как я - Богородица.
Челобитных немного подумал, достал пистолет, передернул затвор, положил его перед собой на стол. Равнодушно посмотрел на хозяина.
- Тебе видней, конечно. Будь по-твоему, я не ученый. Я приехал, чтобы защитить дремучее дурачье вроде тебя. А вы встречаете меня в штыки, каждое слово приходится тянуть клещами, а помочь готовы лишь за фантастические суммы. Лошадок у них нет… Спасибо, хоть лодка не утонула за пять минут до моего появления.
Думай теперь сам, как со мной обходиться.
Дрын покосился на пистолет.
- А если я надумаю, как тебе не хочется?
- Тогда я выстрелю, как, вероятно, не хочется тебе.
Дрын что-то прикинул в уме.
- Не выстрелишь ты, - сказал он решительно. - Может, и стрельнул бы, будь ты мент или из органов…
- Может быть, я как раз оттуда…
- Нет… Это сразу видно. Я этих гадов за версту чую. Ты - другой. Я даже говорить не хочу, а то еще язык отрежешь. Это ты можешь.
Протодьякон улыбнулся.
- Твоя правда. Я буду покруче и ментов, и прочих оперов. Стрелять в тебя мне и в самом деле не хочется, несподручно. Но если ты будешь меня пытать вместо того, чтобы грамотно и внятно отвечать на вопросы, то тебе от того выйдет только вред.
Тебе и всей округе. Зуевка же еще далеко не предел, скоро до вас доползет в полную силу - куда побежишь, кому ты нужен?
Дрын почесал в затылке. Слова Пантелеймона не удивили его.
- Я что… Какой с меня толк? Я ведь и не знаю ничего - одни домыслы.
- Тогда проводи к тому, кто знает.
- У нас таких нету…
- Ну, а раз нету, будем довольствоваться домыслами. Выкладывай. Раз уж у нас пошел разговор начистоту, то я тебе сразу скажу: мне очень любопытен этот Ликтор.
Я слышал о нем.
- А что ты слышал? - Теперь уже Дрын навострил уши. Ликтор был почти соседом, а потому все, что с ним было связано, касалось и Дрына. Он очень не хотел повторить судьбу Макарыча.
- Это, извини, не твоего ума дело. Многие знания - многие печали. Читал Екклезиаста, небось?
- Читал. Если ему верить, то и твои старания - напрасный труд.
Протодьякон строго покачал головой и поднял палец:
- То писалось до пришествия Господа нашего Иисуса Христа. С Его приходом все изменилось.
- Что изменилось? - возразил Дрын. - Все, чему суждено быть, уже свершилось. И сотворение мира свершилось, и гибель его. Все как на ладони пред Господом нашим, что было и что будет. Ничто не ново…
- Брось умничать. Тебе на пользу ли так рассуждать? Ложись да помирай, коли ничто не ново. Для Господа - да, но не для тебя.
Рыбак отмахнулся:
- Ладно, хорош воду в ступе толочь! Жаль мне тебя, пропадешь, и помочь я тебе ничем не умею…
- Это не тебе судить, умеешь или нет. Спасибо за сочувствие, отрадно слышать.
Расскажи, что знаешь, - вот и вся помощь. Это уж я решу, помог ты или нет. Я ведь не прошу о невозможном. Лошадь мог бы забрать силком - и то не стану.
Дрын неохотно ответил:
- Что рассказывать? Мое дело - сторона. Этот Ликтор осел в Зуевке уже давно. Не скажу, как давно, потому что пришел он туда не через меня и не через Ступу.
Добирался какими-то своими путями. Откуда шел - неизвестно, зачем - тоже непонятно. Говорят, что песня у него была все та же, как у тебя: ученый, мол, пришел изучать лучи всякие, какие-то поля, проплешины бесовские от летающих тарелок. Самое странное в этом деле - что, по-твоему? - Он поднял глаза на протодьякона.
Челобитных пожал плечами:
- Откуда я знаю? Сказывай, не тяни.
- Странное то, что он уцелел. Все, кто являлся после него, как в воду канули, а этот ничего, живой и здоровый. Гуляла молва, что он не своим ходом явился, а сошел прямо с неба. Что похитили его давным-давно, а после вернули. Высадили близ Зуевки, да только уже не человеком, а кем-то другим. И он с тех пор выполняет какую-то работу; никто этой работы не знает. Но все смекают, что хорошего от нее ждать не приходится. Ходили к нему тамошние, просили уехать, не будить лихо. Чем кончилось - не знаю. То есть знаю, что для него - ничем, остался, где был. А вот для просителей…
- Тоже пропали, что ли?
- Вроде бы нет… Почем нам знать? Может быть, они тоже стали другими. Может быть, он что-то над ними проделал, чего и не видно, а оно есть внутри. Тикает, как бомба. Как срок наступит, так и рванет.
Пантелеймон невольно оглянулся в поисках телевизора. Похоже было, что Дрын насмотрелся дурной фантастики. Или начитался, что, впрочем, вряд ли. Ничего похожего на телевизор в горнице не было. Не видно было и книг.
Дрын между тем увлекся и заговорил охотнее.
- Вот, стало быть, занял он избенку пустую и прижился. Наговаривать не стану - никто из тамошних не заметил его в лиходействе. Но с виду он сущий зверь - хочешь не хочешь, а случись что, так он первый на очереди, на кого думать.
Потому что - чужой, дело ясное. Старается своим прикинуться, да людей не обманешь. Какой он свой?! Хотя авторитет завоевал, спору нет. Хворых лечит, помогает…
- В Зуевку не ходишь, а знаешь много, - заметил Пантелеймон.
- Сорок у нас много, - усмехнулся Дрын. - И у каждой по новости на хвосте. Сам я его видел разика три-четыре, и всякий разик, - он снова хмыкнул, словно издеваясь над кем-то, - он приходил к Макарычу. Что промеж ними за дела были - сам черт не разберет. Макарыч всегда был душа-человек, но вскорости его словно подменили. Ходил не то что угрюмый или озабоченный, а сделался как бы не от мира сего. Плетется себе, бывало, и нога за ногу цепляется, по сторонам не глядит, все в одну точку тупо таращится, и точка эта очень далеко, никому кроме него не видна. Однажды вообще пропал на несколько дней. Знаешь, как со стариками бывает?
Ума лишатся и уходят бродяжничать, траву собирать да коренья. Обычно незадолго до того, как преставиться. Только Макарыч совсем ведь не старый еще был, рано ему скитаться. Когда вернулся - лица на нем не было, зеленый весь, да исхудал так, будто месяц не емши. Мы поначалу думали, что запил крепко, но нет, он не из таковских. От одного стакана валился с ног.
- Редкий случай, - заметил протодьякон, критически изучая банку, которая - к немалому его удивлению - почти опустела.
- Точно, редкий. В наших краях мелюзга - и та киряет. Где еще осталась, мелюзга-то.
