Йон Линдквист - Впусти меня
Томми прошел в коридор; за его спиной раздалось чмоканье — мама со Стаффаном целовались. Стаффан тихо спросил:
— Ты ему рассказала?
— Нет. Я думала…
— Ага. Тогда мы…
Снова чмоки. Томми огляделся по сторонам. Ему никогда еще не приходилось бывать в гостях у полицейского, и он невольно испытывал любопытство. Интересно посмотреть, на что это похоже.
Но еще в коридоре стало ясно, что вряд ли Стаффана можно считать характерным представителем органов правопорядка. Томми представлялось что-то вроде… ну, все как в детективах. Скудная обстановка, сквозняки. Место, куда приходят, чтобы поспать в перерывах между охотой на бандюганов.
Вроде меня.
Если бы. Большего китча он в жизни не видел. Коридор обставлен так, будто хозяин дома скупает все подряд из дешевых каталогов, что подбрасывают в почтовые ящики.
Тут — пейзаж с закатом на бархате, там — альпийский домик со старушкой, закрепленной на штырьке, выглядывающей из дверного проема. На телефонном столике — кружевная салфеточка, возле телефона — гипсовая статуэтка ребенка с собакой. На подставке надпись: «Что молчишь?»
Стаффан взял статуэтку в руки.
— Классная вещь, а? Меняет цвет в зависимости от погоды.
Томми кивнул. Либо Стаффан позаимствовал квартиру у своей престарелой матери ради их визита, либо он реально болен на всю голову. Стаффан бережно поставил статуэтку на место.
— Я такое собираю. Всякие штуки, показывающие погоду. Вот вроде этой.
Он ткнул пальцем старушку в альпийском домике, и она исчезла, а вместо нее появился старик.
— Если выглядывает старушка, значит, погода будет плохая, а если старик…
— Значит, еще хуже.
Стаффан засмеялся — как показалось Томми, несколько натянуто.
— Эта штука иногда барахлит.
Томми мельком бросил взгляд на маму и даже слегка испугался этого зрелища. Она стояла в пальто, лихорадочно сцепив руки, а на лице ее застыла такая улыбка, что любая лошадь шарахнулась бы. Мать была в панике. Томми решил сделать над собой усилие:
— Как барометр, значит?
— Точно. С них все и началось. С барометров. То есть я начал их коллекционировать.
Томми указал на небольшое деревянное распятие на стене, с Иисусом, отлитым из серебра:
— Это тоже барометр?
Стаффан посмотрел на Томми, перевел взгляд на распятие, а потом снова на Томми. Внезапно посерьезнел:
— Нет, это не барометр. Это Христос.
— А, тот чувак из Библии.
— Да. Верно.
Томми сунул руки в карманы и вошел в гостиную. Ага, вот и они. У стены стояли кожаный диван и стеклянный столик, над ними вдоль всей комнаты красовалось штук двадцать барометров всевозможных видов и размеров.
Работали, правда, они не очень слаженно — половина стрелок смотрела в разные стороны; это смахивало на стену с часами, показывающими время в разных частях света. Он постучал по стеклянному футляру одного из них, и стрелка немного дернулась. Томми не знал, что это означает, но помнил, что почему-то по барометрам принято стучать.
Полки углового шкафа со стеклянными дверцами были заставлены небольшими наградными кубками. Четыре кубка побольше возвышались на пианино рядом со шкафом. Над пианино висела здоровенная картина, изображающая Деву Марию с Младенцем Иисусом на руках. Она кормила его грудью, с отсутствующим выражением лица, словно говоря: «Ну и чем я это заслужила?!»
Войдя в комнату, Стаффан прокашлялся.
— Томми, ты, если что, не стесняйся, спрашивай!
Томми был не дурак и сразу сообразил, что от него требуется:
— А за что эти награды?
Стаффан махнул рукой в сторону кубков на пианино:
— Эти, что ли?
Нет, дубина, те, что стоят в спортклубе за футбольным полем!
— Да.
Стаффан указал на серебряную статуэтку сантиметров двадцать высотой на каменном постаменте, стоявшую среди кубков на пианино. Томми сначала принял ее за очередную безделушку, но оказалось, что это тоже награда. Она была выполнена в виде стрелка, целящегося из пистолета, широко расставив ноги и вытянув перед собой руки.
— Это за стрельбу. Первое место в районных соревнованиях по стрельбе, а это — третье место в национальных соревнованиях по стрельбе из оружия сорок пятого калибра из положения стоя… Ну и так далее.
Вошла мать Томми и встала рядом с сыном.
— Стаффан входит в пятерку лучших стрелков Швеции.
— И как, приходилось применять на деле?
— В смысле?
— Ну, стрелять в людей?
Стаффан провел пальцем по основанию статуэтки, взглянул на палец.
— Суть полицейской работы в том и заключается, чтобы не приходилось стрелять в людей.
— Ну ты хоть когда-нибудь стрелял?
— Нет.
— А хотел бы?
С шумом набрав воздуха в легкие, Стаффан испустил тяжелый вздох.
— Я, пожалуй, пойду посмотрю, как там обстоят дела с едой.
Ага, проверь, не воспламенился ли бензин.
Он удалился на кухню. Мама Томми взяла его за локоть и прошептала:
— Ну зачем ты так?!
— Просто хочу знать.
— Он хороший человек, Томми.
— Еще бы. Призы за стрельбу и Дева Мария. Куда уж лучше?
*По дороге в бассейн Хокан никого не встретил. Как он и думал, в такое время народу было немного. В раздевалке стояли два мужика его возраста и одевались. Жирные, бесформенные тела. Сморщенные члены под обвислыми животами. Уродство во плоти.
Он отыскал свою кабинку, вошел и запер дверь. Так. С подготовительной частью он справился. На всякий случай он снова надел маску. Вытащил баллон с галотаном, повесил пальто на крючок. Открыл сумку, достал инструменты. Нож, веревка, воронка, канистра. Забыл дождевик. Черт. Придется теперь раздеваться. Риск забрызгаться был велик, но так хоть после дела можно спрятать пятна под одеждой. Да. К тому же, это все-таки бассейн. Здесь вообще принято раздеваться.
Он проверил прочность второго крюка, взявшись за него обеими руками и повиснув на нем. Крюк выдержал. А уж тело весом килограммов на тридцать меньше выдержит и подавно. Сложность заключалась в высоте. Голова будет упираться прямо в пол. Можно попробовать обвязать веревкой колени, между крюком и верхним краем кабинки оставалось достаточно места, так что ноги торчать не должны — вряд ли можно придумать что-нибудь более подозрительное, чем торчащие ноги.
Мужики, похоже, собрались уходить. Он расслышал их голоса.
— Ну, а с работой как?
— Да как обычно. Кому мы, провинциалы, нужны.
— Слыхал шутку? «Не там хорошо, где нас нет, а там, где есть что есть».
— Да славное, должно быть, местечко.
— Ага, сытное.
Хокан прыснул, уже ничего не соображая. Он был слишком возбужден, слишком тяжело дышал. Тело словно превратилось в стаю бабочек, норовящих вот-вот разлететься в разные стороны.
Спокойно. Спокойно. Спокойно.
Он принялся глубоко дышать, пока у него не закружилась голова, потом разделся. Сложил одежду и убрал ее в сумку. Мужики вышли из раздевалки. Стало тихо. Он осторожно встал на скамейку и выглянул поверх кабинки. Так он и думал, край кабинки оказался на уровне его глаз. Вошли три парня лет тринадцати-четырнадцати. Один хлестал другого по заднице скрученным полотенцем.
— Да отвали ты, блин!
Хокан пригнулся, чувствуя, как эрегированный член тычется в угол, будто в твердые, широко раскрытые ягодицы.
Спокойно. Спокойно.
Он снова выглянул. Двое из парней сняли плавки и, наклонившись, рылись в своих шкафчиках в поисках одежды. Его пах свело мощной судорогой, и брызнувшая сперма потекла по стене на скамейку, на которой он стоял.
Так, все. Спокойно.
Уф. Ему стало немного лучше. Но сперма — это плохо. Это след.
Он вытащил из сумки носки, как смог протер угол стены и скамейку. Бросив носки в сумку, надел маску, прислушиваясь к разговору пацанов.
— …Новая игрушка для «Атари». «Эндуро». Пошли ко мне, сыграем?
— Не, у меня дела…
— А ты?
— Ладно. А у тебя что, два джойстика?
— Нет, но…
— Давай сначала зайдем за моим? Тогда можно вдвоем играть.
— Ага. Пока, Маттиас.
— Пока.
Двое из них явно собрались уходить. Расклад выходил — лучше некуда. Один пацан задерживался. Хокан набрался смелости и снова выглянул поверх кабинки. Двое парней направлялись к выходу, третий надевал носки. Хокан пригнулся, вспомнив, что на нем маска. Хорошо еще, его не засекли.
Он взял баллон с галотаном, положил палец на клапан. Остаться в маске? Вдруг пацану удастся ускользнуть? Вдруг кто-нибудь войдет? Вдруг…
Черт. Зря он разделся. Вдруг ему придется бежать? Думать было некогда. Он услышал, как пацан запер свой шкафчик и пошел к выходу. Через пять секунд он окажется возле двери кабинки. Слишком поздно что-либо обдумывать.
