Мария Барышева - Дарители
— Пошли! — резко сказал Андрей, потом добавил — не своим, странно глухим и невыразительным голосом: — Устал я до черта!..
Слава подскочил к распахнутой двери, за которой открывался полукруглый коридорчик, ведший к спасительной лестнице, и, обернувшись, хотел крикнуть Андрею, захлопнувшему дверь в спальню, чтобы тот поторопился, но в ужасе осекся, только сейчас увидев, что рубашка на его спине промокла от крови и посередине, чуть левее позвоночника, темнеет аккуратная круглая дырочка.
— Шевелись! — произнес Андрей с усталой злостью, повернулся и в несколько прыжков оказался возле Славы. Его тело двигалось все так же быстро и уверенно, но уже начало утрачивать кошачью гибкость, движения стали чуть тяжеловатыми, рваными. Он вытолкнул Славу в коридорчик, едва заметно поморщившись. — Минут пять у вас будет!
Дверная створка стремительно качнулась обратно, но Слава, застывший на развороте, вцепился в косяк, и дверь остановилась за несколько сантиметров от его пальцев.
— Ты… — хрипло пробормотал Слава. Раздраженное лицо Андрея показалось в узкой полоске между косяком и дверью, и взглянув ему в глаза, Слава вдруг отчетливо осознал, что Андрей умирает — и знает об этом. В следующее мгновение его пальцы резко, чуть не сломав, отодрали от косяка.
— Девчонок сбереги, — сказал Андрей, и его лицо исчезло. Дверь захлопнулась с глухим ударом, отсекая от лестницы грохот расшвыриваемой мебели, бессвязные, хриплые, приглушенные расстоянием выкрики, тоскливый болезненный вой, сырые утробные звуки и тяжелое, надсадное дыхание оставшегося по другую сторону человека. Слава услышал, как поворачивается замок, как по полу волокут что-то увесистое, и развернулся, собираясь попытаться выбить дверь. Потом его плечи поникли. Он выругался со злым отчаянием и бросился к лестнице.
Андрей за дверью угрюмо улыбнулся, услышав удаляющиеся шаги, потом, пригнувшись, скользнул к стене, и в тот же момент дверь в спальню слетела с петель и, треснувшая посередине, врезалась в тумбочку, смела с нее массивный канделябр и чьи-то фотографии в широких рамках и грохнулась на пол. Андрей невольно кинул быстрый взгляд на противоположный дверной проем, загороженный массивным шкафом, но Схимник тут же отвел глаза, ухмыльнулся, по-волчьи вздернув верхнюю губу, перехватил первого же ввалившегося в комнату человека, и тот, с вывернутой назад и вверх рукой полетел лицом в пол по короткой дуге, и на середине этой дуги локоть Схимника врезался в его кадык, а в спальню уже вбегали остальные и набрасывались на неожиданное и досадное препятствие. Набрасывались упорно и молча, как призраки-убийцы, и в схватке никто из них не издал ни вопля, ни стона боли. Им нужно было пройти вниз — именно этого хотело ползущее за ними, расплывающееся от собственной тяжести существо, за которым по полу, стенам и потолку коридоров и комнат неторопливо и неотрывно, словно верный пес, следовал огненный вал, гоня перед собой клубы дыма. Один из охранников углядел бледный прямоугольник окна в обрамлении синих штор и, обскочив дерущихся, с разбегу кинулся на него, не раздумывая ни о высоте окна, ни о крепости стекла, и прочнейшее стекло не выдержало нечеловеческой силы удара. Тело, пробив окно, уже наполовину вылетело наружу, когда подскочивший Схимник ухватил охранника за ноги и дернул назад и вниз, насадив животом на торчащие из рамы кинжальные осколки. Человек забился, беззвучно разевая рот, из которого хлынула тугая струя крови, и ввалился обратно в комнату, а Схимник давно отскочил и сцепился с остальными. Кровь уже пропитала его рубашку и спереди, съедая белое нить за нитью, текла из уголков губ, запекаясь в густой черной бороде. Кто-то стрелял в дерущихся из-за мебельного завала, а он хрипло рычал в звериной ярости, оскалившись и сверкая потемневшими глазами. Он обещал пять минут и намерен был выполнить обещание.
XIV
К концу последнего лестничного пролета Свиридов стал задыхаться и охать, бормоча: «Сердце, сердце!» — и почти обвис на руках обеих девушек, предоставив им тащить его чуть ли ни волоком. Это было непросто — маленький врач оказался тяжеленек, и ступив на пол небольшого холла, Вита и Наташа уже сами хрипели от напряжения.
— Куда?! А ну стоять!
Распахнутая настежь входная дверь легко колыхалась взад и вперед — неслыханная во владениях Баскакова вольность — и утренний ветерок свободно перекатывал через порог бурые листья и сухие травинки. Возле двери стоял мужчина, удивленно глядя на спустившихся воспаленными глазами, и Вита сразу же узнала в нем охранника, которого еще в городском особняке так удачно окатила нашатырем.
— Я сказал стоять! — повторил он, не сводя с них глаз и в то же время кося наверх, откуда долетали грохот и странный вой. Его ноздри шевелились, настороженно втягивая уже вполне отчетливый запах гари. Он шагнул им навстречу, и в его руке блеснул нож. — Никто не…
Его голова вдруг запрокинулась назад, из-под суматошно взлетевшей к лицу ладони хлынуло темное, и только потом стоявшие возле лестницы услышали звук выстрела. Охранника мотнуло вправо, он боком свалился на пол и застыл, продолжая прижимать ладонь к лицу.
— Не стойте! На улицу! — крикнул прыгавший через ступеньки Слава. Толкнув Наташу вперед, к распахнутой двери, он подхватил Свиридова и почти понес его к двери. Маленький врач, пыхтя, еле успевал перебирать ногами.
Где-то наверху грохнул выстрел, потом еще один. Раздался приглушенный звон бьющегося стекла. Вита, побелев, замерла в дверях.
— Идем! — выскочившая откуда-то сбоку Наташа схватила ее за руку. — Нам нужно дойти до ворот.
Вита, не тронувшись с места, резко, почти брезгливо отдернула руку.
— Не трогай меня! Я…
— Ты пойдешь, твою мать! — заорал Слава, оборачиваясь, но не останавливаясь. — Или потащу тебя за волосы! Не для того он сейчас…
Он осекся и отвернулся, вспомнив взглянувшие на него из дверной щели глаза. Наташа мягко, но настойчиво потянула Виту вперед, и той показалось, что даже сквозь куртку она чувствует холодную сухость и вялость кожи ее руки.
— Поторопись! У нас очень мало времени!
— А что будет потом? — Вита попыталась обернуться, но Наташа не дала. Ветер привольно играл ее короткими седыми прядями, мягко перебрасывая их с лица на затылок и обратно. Согнувшаяся, сгорбленная, она теперь казалась одного роста с Витой, и дыхание из ее рта вырывалось хриплое, сбитое.
— Потом? Я уже не знаю, но, кажется, будет плохо, — голос Наташи прозвучал печально и в то же время в нем было некое облегчение. — Я ведь не Художник больше. Художник остался там, наверху. А я — не Художник.
