Келли Линк - Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003)
С минуту я сидела, любуясь изображением на своем бедре. Я видела фигуру вверх ногами — и на мгновение задумалась, не послать ли мне все к чертовой матери и остаться единственным человеком на свете, видевшим рисунок в нормальном положении. Но потом я решила все-таки наколоть перевернутую фигуру, которую все будут видеть, как надо. У меня плохо сворачивается кровь, поэтому я приготовила вазелин и кучу бумажных полотенец. Я прошла в гостиную, выпила еще один бокал токайского, а потом вернулась в кабинет и принялась за работу.
Сначала я обвела контуры. По телу у меня каждый раз пробегает дрожь, когда стерильная игла впервые дотрагивается до кожи и та горит, словно я провожу по ней докрасна раскаленным металлическим острием. Пока Джулия не сделала мне первую наколку, процесс татуировки представлялся мне рядом болезненных точечных уколов.
На самом деле ничего подобного. Ощущение скорее такое, будто проводишь по коже остро заточенным металлическим пером или паяльником. Боль мучительная, но вполне переносимая. Я смотрю на вибрирующую татуировочную машинку с подобием осиного жала на конце и вижу под иглой тонкую линию черной туши, разбавленной красным: моей кровью. Левой рукой я туго растягиваю кожу (тоже чертовски больно), а правой рукой управляюсь с машинкой и бумажными полотенцами, которые пропитываются кровью по мере движения иглы, ходящей крохотными кругами; и стараюсь не нажимать слишком сильно, чтобы не вспороть кожу. Я прочерчиваю контуры плеч, полумесяц в основании шеи и выпуклость черепа, обозначая одной жирной линией волну падающих волос. Потом перехожу к рукам и коленям фигуры.
Когда боль становится нестерпимой, я ненадолго прерываюсь и глубоко дышу. Потом смазываю вазелином рисунок на своем бедре, протираю кусочком марли иглу, испачканную в краске и крови. Минут через двадцать страха, вызванного вибрирующей иглой татуировочной машинки, ваш мозг начинает бурно вырабатывать эндофрины, но они не блокируют боль, а просто притупляют, и она разливается по всему вашему телу, не сосредоточиваясь больше на нескольких квадратных дюймах туго натянутой кожи, которая горит, словно под раскаленным докрасна тавром. Извращенное удовольствие, какое получаешь от хорошего массажа или крутого секса; изнеможение, невыносимая мука, дикий восторг. Я закончила внешние контуры фигуры и ненадолго прервалась: включила радио, чтобы проверить, работает ли еще «WERU». Два-три раза в неделю они заканчивают передачи в полночь, но по субботам иногда в ночном эфире работают ди-джеи.
Сегодня ночью мне повезло. Я прибавила звук и откинулась на спинку кресла. Вся нога у меня болезненно ныла, но рисунок выглядел неплохо. Я поменяла иглу в машинке и принялась за растушевку, призванную придать фигуре объем и цвет. Кончик полой иглы, выбрызгивающей краску, вонзается глубоко в кожу, но я моментально отдергиваю машинку. Таким образом тушь растекается под слоем эпидермиса, и тогда даже самая черная краска кажется серой.
Чтобы овладеть этой техникой, требуется много времени, но я ее освоила. Закончив волосы фигуры, я снова поменяла иглу в машинке и смешивала краски, желтую и малиновую, пока не получила нужный цвет: ярко-оранжевый цвет тигровой лилии. Я опрыскала татуировку дезинфицирующим средством, еще раз промазала вазелином и принялась работать с оранжевым. Я забила поле вокруг фигуры, и в конце концов она стала выглядеть даже лучше оригинала, окруженная мистическим ореолом, благодаря которому выделялась среди остальных татуировок.
На это у меня ушло еще почти два часа. Напоследок я нанесла на рисунок немного белого, буквально несколько штрихов здесь и там; универсальный цвет, который не воспринимается глазом как белый, но придает изображению странное, почти сверхъестественное сияние. Белый пигмент туши светлее человеческой кожи и меняет цвет, как кожа: темнеет под воздействием солнечных лучей, в конечном счете практически сливаясь с ней.
Но я провожу мало времени на улице; краски почти не выцветают на моей коже. Когда я наконец отложила машинку, вся правая рука, от кисти до плеча, у меня ныла. Капли дождя испещряли гладь пруда. Поднялся ветер, и через несколько мгновений я услышала дробный стук капель по стене дома. Где-то неподалеку полосатая сова сварливо ухнула два раза. Из радиоприемника доносился ровный тихий треск атмосферных помех. Без малого пять, скоро заработает утренний музыкальный канал. Я вымыла машинку и быстро, на автомате, убралась на рабочем столе; промыла и высушила татуировку, нанесла на саднящую кожу антибактериальную мазь и наконец приклеила марлевый тампон «тел-фа». Через несколько часов, когда я проснусь и пойду в душ, он размягчится от теплой воды и отклеится. Я пошла на кухню, пошатываясь от усталости и блаженной посторгазменной слабости, какую всегда испытывала после работы со своим телом.
Я заранее вытащила из морозилки и положила оттаивать маленький бифштекс. Я раскалила чугунную сковородку, бросила на нее бифштекс и обжарила: две минуты с одной стороны, две с другой. Я ела, стоя у раковины, отрывая зубами куски мяса, все еще прохладного и сочащегося кровью внутри. В одинокой жизни есть свои прелести. Я выдула кварту обезжиренного молока, проглотила пару таблеток ибупрофена и капсулу витаминного комплекса с высоким содержанием железа, легла в постель и мгновенно провалилась в сон.
Основная концепция цикла романов «Пять окон, одна дверь» заключается в том, что одна и та же история рассказывается снова и снова с разных точек зрения: меняются рассказчики, обстановка, моральные принципы и политические убеждения персонажей. Даже сам город постоянно меняется — например, любимое бистро пожилого любовника Нолы, Ханса Лиепы, иногда находится в конце Тафнел-стрит, а в другие разы вдруг оказывается в глухом переулке близ Эль-Баз-бульвар. Там есть эпизоды, представляющие собой наглые перепевы шекспировских сюжетных ходов: бурное примирение Мейбл с отцом; решение Нолы Флин уйти в кармелитский монастырь, принятое после встречи с маленьким слепым Келсоном; воскресение из мертвых Роберто Метрополя; даже исправление запредельно порочного Элвела, который, согласно черновым записям, найденным после смерти Фокса, должен был жениться на Мейбл и усыновить ее шестерых детей, старший из которых впоследствии станет папессой Тукахое, Амантиной, и первой святой, канонизированной Новой католической церковью.
Том пятый, «Ardor ex Cathedra»,[50] остался незаконченным к моменту смерти Фокса. Он написал первые две главы, и у него в кабинете нашли коробку, где хранились таблицы с нарисованными от руки генеалогическими древами, черновые наброски с характеристиками героев, карта города и даже список имен новых персонажей — Билли Тайлер, Гордон, Маккензи-Харт, Полетта Худек, Рубен Кирстайн. Издатель Фокса собрал все сохранившиеся материалы в бездарный последний том, который вышел в свет через год после смерти Фокса. Я купила книгу, но она производила жалкое впечатление, словно оплавленный почерневший кусок стекла, оставшийся от уничтоженного пожаром витража. Все же я поставила том на полку в своей спальне, рядом с прочими: пять томов в одинаковых суперобложках: алые буквы названий на ярком сине-фиолетовом фоне и имя автора внизу, напечатанное золотом.
