Татьяна Ставицкая - Московская плоть
И вот хлынула Москва в Сандуны, ставшие стараниями главного в тот момент внештатного рекламщика московских Гиляровского модным местом. Нынешним «передельским» и не снился такой уровень «джинсы». Владимир Алексеевич писал тогда в «Московском листке», что большим успехом пользуется «мужское и женское дворянское отделение, устроенное с неслыханными до этого в Москве удобствами: с раздевальной зеркальной залой, с чистыми простынями на мягких диванах, вышколенной прислугой, опытными банщиками и банщицами. Раздевальная зала сделалась клубом, где встречалось самое разнообразное общество, каждый находил здесь свой кружок знакомых, и притом буфет со всевозможными напитками, от кваса до шампанского «Моэт» и «Аи».
Эту оргию можно было бы длить вечно, кабы ни пристрастился банщик к игре и ни запил вследствие коварства фортуны. Банная ПРА потекла другим руслом, покрывая сначала многочисленные долги банщика, а потом и его запои: банщик придерживался того мнения, что запой у приличного человека не должен быть дешевым. Комьюнити очень тщательно подходило к отбору внештатных сотрудников, а потому без всяких сожалений рассталось с Петром Ивановичем, и тот окончательно спился и умер в нищете. С потерей банщика золотой век разом потускнел, а потом и вовсе сошел на нет. Поэтому приглашение разделить персональный бонус почиталось данью уважения, и Фофудьин искренне рассчитывал, что знак сей будет оценен.
– После бани отлично спится, – начал он издалека, – для хорошего сна нет ничего полезней расслабленной, хорошо прогретой органики. Вы не находите?
– Много спать вредно, – возразил Малюта, с неприязнью оглядывая рыхлые избыточные телеса председателя. – А вы прямо с утра начинаете ко сну готовиться?
– Да кто ж говорит про «много»? Я про «спокойно». А-то ведь иногда такие кошмары мучают…
– Святослав Рувимович, если бы вы хотели обеспечить себе покойный сон, то не микшировали бы сейчас органику с шампанским.
– Шампанское пью исключительно из-за пузыриков, – оттягивал страшный и постыдный момент признания Фофудьин, – пузырики, знаете ли, способствуют лучшей усвояемости продукта. Поднимают его и шибают прямо в голову. А от кваса я полнею. Не про меня уже сей полезный продукт, дружочек!
На самом деле, возвратившись домой из Горок, председатель действительно не спал, а всю ночь только и думал о том, как бы половчее преподнести Параклисиарху жуткую информацию и повиниться, чтобы не нарваться на санкции. Повинную голову меч не сечет. Хотя нет – враки! Как раз сечь головы начинают именно с повинной. Потому что тех, кто не признал вину, сечь не за что. Председатель вообще терпеть не мог пословицы и поговорки. Они уводили от принятия ответственных решений. А еще называются народной мудростью… Взять хотя бы «На чужой каравай рот не разевай». Ну и как тогда бизнес делать, скажите на милость? И вообще, как кормиться? Нет в народе мудрости, иначе не совершал бы из поколения в поколение одни и те же ошибки! Ведь если взглянуть вокруг, то окажется, что вся Москва густо устлана историческими граблями, а население – все сплошь в шишках. И эти шишкастые граждане продолжают бубнить свои заклинания, которые не спасают их от бед, а вызывают только горестное восклицание постфактум: «Эх! Надо было…»
С одной стороны, рассуждал председатель, никто не знает о том, что проклятый Передельский звонил ему, а с другой – если его поймают, то ведь он непременно доложит, что обращался к Фофудьину, просил помощи…
Малюта, насытившись бонусом председателя, откровенно томился. У него было намечено множество неотложных дел на этот день, и он желал поскорее отвязаться от собеседника. Но сам факт приглашения требовал ответной вежливости, да и любопытно было, с чего бы это вдруг он так спешно понадобился председателю.
– Ладно, выкладывайте уже, что там у вас приключилось? – не стал он особо деликатничать.
Вот же проницательный черт, расстроился председатель. Да только как такое скажешь? Разозлится, пожалуй, глазом полыхнет. В купель его, что ли, зазвать?
– Да я о ночных кошмарах как раз. Такое приснится, бывает…
– Так это вам, милый мой, к психоаналитику. Или сонник себе купите. – Параклисиарх чувствовал, что собеседник явно темнит.
– Да ведь не со всяким сном за разгадкой к кому ни попадя обратиться можно. Вот давеча, к примеру, журналист приснился. Взъерошенный весь, глаза выпученные, а сам холодный. И будто будит он меня, паршивец, среди ночи. Я, говорит, информацию продаю. То ли про принцессу Диану, то ли про убийство Кеннеди, то ли про архив Ундольского. Запамятовал уже. А я ему и говорю: я же вам не агентство Рейтер. К чему бы это?
И раньше-то храбростью не отличался, подумал Малюта, а теперь, того и гляди, опростается с испугу.
– Святослав Рувимович, да если бы я дожидался, когда вы придете ко мне за разгадками своих снов, где бы наше комьюнити сейчас было? Наши телевизионщики оперативно сработали. Мы ваш «ночной кошмар» уже ведем.
– Лихо! – оценил председатель, успокоившись и решив, что, кажется, на сей раз обошлось и санкций, очевидно, не последует.
– От каждого – по способностям, – пожал плечами Параклисиарх, считавший, что председатель занимает именно то место, на котором может принести наибольшую пользу холдингу. Было бы непрофессионально с его, Малюты, стороны рассчитывать на чей-то героизм. Каждый должен хорошо делать порученное ему дело. Хотя поведение собеседника считал откровенной трусостью и головотяпством. Ну что ему стоило сразу, той же ночью, позвонить и предупредить? Так нет же – завалился спать с полными штанами страха.
16
Утром Передельскому неожиданно позвонил редактор.
– Ты вот что… ты это… Ты на работу можешь больше не выходить.
– В каком смысле? – не понял спросонок корреспондент.
– В каком, в каком… в самом прямом. Ты уволен, Передельский.
– Как это? За что?
– Да за что хочешь. Хочешь – за прогулы, хочешь – за несоответствие, хочешь – за регулярный срыв дедлайна… Но я ж не зверь, Передельский. Можешь написать заявление «по собственному…». И к Фролу не вздумай соваться.
– А куда мне теперь?.. – понимая, что сопротивление бессмысленно, спросил журналист.
– Знаешь, Петя, есть такая газета «Нарьяна Вындер» – «Красный Тундровик», по-нашему.
– Где есть?
– В Коми.
– А зачем мне в Коми?
– Затем, что далеко от Москвы.
К вечеру Передельский был пьян. Так пьян, как может быть пьян человек, у которого рухнул тщательно выстроенный воздушный замок и погреб его под завалами. И теперь мечта, трепетная и запретная, никак не защищенная, одна только и освещает отчаянную темноту руин и жжет руки, как свалившаяся с неба звезда. Как сохранить ее и при этом не сгореть самому? Передельский уже понял, что эфира ему не видать. И вообще ничего публичного не видать. Находка вот уже трое суток принадлежала только ему одному и никак не желала быть предъявленной широкой общественности. Более того, она все больше и явственней угрожала его, Петиной, безопасности. Только бы добраться скорее до дома, и унять молоточки, и остановить ветряки, шумно вращающие своими лопастями в Петиной голове. Запереть дверь и упасть лицом в подушку.
