Мэг Кэбот - Дьявольские балы
Сет следовал за мной по пятам.
— Мы уйдем вместе. Никто не поверит, что я срезал твою душу, пока я не брошу тебя к их ногам.
Я отступала, стуча каблуками. Барнабас и Люси были по-прежнему распростерты на полу.
— Спасибо, я, пожалуй, останусь.
Сердце колотилось, и вот я уперлась спиной в стену. От неожиданности вскрикнула. Так далеко от этих двоих я бы уже начала таять. Но нет. Я уставилась на серый камень на шее у Сета. Точно такой же, как у них. Проклятье!
— У тебя нет выбора, — сказал Сет. — Я тебя убил. Ты моя.
Он схватил меня за руку. В мгновенном приливе сил я вырвалась.
— Да черта с два! — И пнула его по голени.
Сет согнулся, хрипя от боли, но не отпустил меня. Зато я сумела дотянуться до его волос и вцепилась в них, а потом двинула ему коленкой по носу. Противно хрустнул хрящ.
Ругаясь на чем свет стоит, Сет выпустил мою руку.
Надо было выбираться. А для этого — оставаться материальной. С колотящимся сердцем я взялась за ремешок и сдернула с Сета кулон. Камень огнем жег руку, но я только крепче зажала его в ладони. Я готова была терпеть, лишь бы больше не таять.
Сет упал, все лицо его залило кровью, словно он напоролся на стеклянную стену.
— Мэдисон… — прохрипел с пола Барнабас.
Я обернулась. Глаза его были полны боли, и он никак не мог сфокусировать на мне взгляд.
— Беги, — с трудом выговорил он.
Сжимая в руке амулет, я кинулась в коридор. И побежала.
3
— Пап!
Я стояла на пороге и с бьющимся сердцем прислушивалась. В доме — папа всегда содержал его в чистоте и порядке — было тихо. Только за моей спиной жужжала на утреннем солнце газонокосилка. Золотое сияние лилось внутрь и вспыхивало на паркете и перилах лестницы, ведущей на второй этаж. Я всю дорогу бежала — на каблуках и в этом противном платье. Люди на меня пялились. А я вдобавок совсем не устала, и это меня слегка встревожило. Сердце стучало не от напряжения, а от страха.
— Пап?
Я шагнула внутрь, на глаза навернулись слезы, когда сверху донесся дрожащий недоверчивый голос:
— Мэдисон?
Я перепрыгивала через ступеньки, путалась в подоле, хваталась за перила и наконец взобралась наверх. И вот я на пороге своей комнаты, в горле ком. Папа сидел среди моих открытых, но так и не распакованных коробок. Он словно постарел, худое лицо было совсем изможденное от боли. Я не смела двинуться с места. Просто не знала, что делать.
Он смотрел широко раскрытыми глазами, будто меня здесь и не было.
— Ты даже вещи не разложила, — прошептал папа.
Горячая слезинка капнула из ниоткуда и скатилась мне на подбородок. Увидев папу таким, я поняла, что и правда должна напомнить ему о лучших временах. Я нужна ему. Нужна как никогда и никому на свете.
— Пап… прости, — только и смогла беспомощно выговорить я.
Он перевел дыхание и встряхнулся. Лицо его осветилось любовью. Он вскочил.
— Ты жива?!.. — шепнул он, и вот уже нет тех трех шагов, что разделяли нас, и папа крепко-крепко меня обнимает. — Мне сказали, ты умерла. Ты жива?!
— Со мной все хорошо. — Я всхлипнула, уткнувшись носом в его грудь, мне стало до боли легко. Он весь пропах своей лабораторией, маслом да чернилами, и это был лучший в мире запах. Слез было не удержать. Я умерла — наверное. У меня был амулет, но даже с ним я чувствовала себя совсем беспомощной: я ведь не знала, смогу ли остаться здесь. — Все хорошо, — проговорила я, икая от рыданий. — Но они ошиблись.
Чуть не смеясь от радости, папа слегка отстранил меня и заглянул мне в лицо. Глаза его блестели от слез, а улыбка, казалось, теперь так и останется на лице навсегда.
— Я был в больнице, — сказал он. — Видел тебя. — Воспоминание о той боли промелькнуло в папином взгляде, он дрожащей рукой коснулся моих волос, словно хотел убедиться, что я настоящая. — Ты в порядке. Я пробовал позвонить твоей маме. Она, наверное, подумает, что я окончательно сошел с ума. Я так и не сумел оставить сообщение, сказать, что ты попала в аварию. И бросил трубку. Но с тобой и правда все хорошо.
У меня ком стоял в горле. Я громко шмыгнула носом. Никому не отдам амулет. Никогда.
— Прости, пап. — У меня до сих пор текли слезы. — Не надо было ехать с тем парнем. Ни за что. Прости. Прости, пожалуйста!
— Тс-с-с. — Папа обнял меня и начал укачивать, но я только сильнее расплакалась. — Все хорошо. Ты в порядке. — Приговаривал он и гладил меня по голове.
Вдруг папа затаил дыхание, словно какая-то мысль поразила его. Он опять немного отстранил меня, от его взгляда я похолодела и с последним тихим всхлипом перестала плакать.
— С тобой и правда все хорошо, — удивленно заметил папа. — Ни царапины. — Его рука соскользнула с моего плеча.
— Пап, — я тревожно улыбнулась, — мне нужно тебе сказать… Я…
У двери кто-то тихонько зашаркал, папа взглянул туда поверх моего плеча. Я обернулась. На пороге с неловким видом мялся Барнабас, а рядом с ним стоял коротенький человечек в колышущемся свободном одеянии вроде тех, что носят мастера боевых искусств. Он был худой и прямой как палка, с очень темной кожей и острыми чертами лица. Судя по морщинам в уголках темно-карих глаз и по тому, что его жесткие курчавые волосы поседели на висках, он был уже стар.
— Прошу прощения. — Папа чуть развернул меня, теперь я стояла с ним рядом. — Вы привезли мою дочь? Спасибо.
Физиономия, которую скроил Барнабас, мне совсем не понравилась, и я едва не спряталась за папиной спиной. Но он по-прежнему обнимал меня одной рукой, и мне не хотелось двигаться. Вот елки! Кажется, Барнабас притащил своего начальника. Я хочу остаться здесь. Черт возьми, я не хочу умирать! Так нечестно!
Лицо старика изобразило сожаление.
— Нет, она добралась сама, — произнес он, приятно чеканя слова. — Бог знает, как ей это удалось.
Я испуганно потерла глаза.
— Они меня не привозили. — Я беспокойно переминалась с ноги на ногу. — Я их не знаю. Парня как-то видела, — добавила я, — а старика — ни разу.
Папа неопределенно улыбнулся, стараясь разобраться, что к чему.
— Вы из больницы? — спросил он, и лицо его закаменело. — Кто сказал, что моя дочь умерла? Кто за это отвечает? Не сносить ему головы.
Барнабас съежился, а его начальник одобрительно фыркнул.
— Точнее и сказать нельзя, сэр. — Он обвел взглядом мою комнату — розовые стены, белую мебель, нераспакованные коробки, — и снова воззрился на меня. И что, интересно, он тут высмотрел? Моя так внезапно оборвавшаяся жизнь совсем как эта комната: все здесь, но так и лежит в коробках. А теперь их снова закроют и уберут в шкаф, и никто не узнает, что же хорошего было внутри. Я еще ничего не успела.
