Джон Соул - Проклятие памяти
По пути в кабинет Торреса никто из них не произнес ни слова. Войдя, Марш и Мэллори заняли кресла около письменного стола хозяина, сам же Торрес, захчопнув дверь, опять включил матовый экран над столом. Несколько прикосновений длинных тонких пальцев к клавиатуре – и строчки словно сами выплеснулись на монитор:
В случае оперативного вмешательства:
Вероятность выживания спустя одну неделю 90%
Вероятность восстановления сознания 50%
Вероятность частичного выздоровления 20%
Вероятность полного выздоровления 0%
Без оперативного вмешательства:
Вероятность выживания спустя одну неделю 10%
Вероятность восстановления сознания 02%
Вероятность частичного выздоровления 0%
Вероятность полного выздоровления 0%
Несколько минут Марш и Мэллори в молчании изучали столбцы цифр, затем, не отрывая взгляда от экрана, Марш обратился к Торресу:
– А что именно подразумевается под этим... частичным выздоровлением?
– Прежде всего – возможность сохранить самостоятельное дыхание, способность осознавать происходящее и осуществлять... м-м-м... коммуникации с окружающим миром. При отсутствии хотя бы одного из этих критериев говорить о выздоровлении, я полагаю, не представляется возможным. Хотя, так сказать, технически подобный пациент обычно считается пришедшим в сознание, я продолжаю считать его находящимся в состоянии комы. И более того, уверен – оставлять такого рода пациентов в живых негуманно; я не верю, что эти люди не страдают – они просто неспособны выразить свое страдание. Лично я бы не смог выдержать такое существование – даже несколько дней.
Марш чувствовал, как внутри поднимается горячая волна гнева – ведь этот лабораторный червь таким бесстрастным тоном рассуждает о его сыне, об Алексе... И в то же самое время он понимал, что с большинством доводов Торреса он согласен... Он был так поглощен этим противоречием внутри себя, что главный вопрос пришлось задать Фрэнку Мэллори:
– А... полное выздоровление, доктор?
– Именно – полное выздоровление, – кивнул Торрес. – Но в данном случае полного выздоровления, увы, не предвидится. Повреждения коры мозга слишком обширны. Как бы успешно ни прошла операция, полное выздоровление вне обсуждений. Однако есть вероятность – именно вероятность, подчеркиваю – восстановления многих утраченных функций мозга. Пациент, возможно, будет ходить, говорить, думать, слышать и чувствовать. Или – любая комбинация из перечисленных функций.
– То есть вы, как я понял, согласны провести эту операцию?
Торрес пожал плечами.
– Я, знаете ли, не люблю авантюр. Потому как чувствителен к неудачам.
Марш снова почувствовал, как к горлу подступает горячий ком.
– К неудачам? – выдохнул он, вплотную подойдя к Торресу. – Речь идет о моем сыне, доктор. Без вашей помощи он умрет. Так что дело тут не в неудаче или успехе. Простите за банальность – жизнь или смерть.
– Я не говорил, что отказываюсь, – голос Торреса звучал так же невозмутимо, словно он не заметил состояния собеседника. – И при определенных условиях возьмусь за это.
Вздох облегчения, вырвавшийся у Марша, словно отбросил его назад; он обессиленно привалился к спинке кресла и закрыл глаза.
– Любые, – едва слышно произнес он. – Любые условия...
Мэллори неожиданно резко повернулся к хозяину кабинета.
– Какие именно условия вы имеете в виду, доктор?
– Самые элементарные. Во-первых – мне будет предоставлен полный контроль над ходом операции и последующих процедур в течение того срока, который я сочту необходимым... а во-вторых, я не несу никакой ответственности за возможные последствия как во время операции, так и реабилитационного периода. – Марш хотел было возразить, но Торрес продолжал, не дав ему опомниться: – Под реабилитационным периодом я имею в виду срок, который пройдет с окончания операции до того момента, когда я – и только я – признаю пациента готовым к выписке. – Выдвинув ящик стола, он извлек оттуда голубоватый бланк. – Вот договор, который должны подписать родители мальчика, то есть вы и мать. Можете прочесть, если хотите; по моему мнению, вы даже должны это сделать, но предупреждаю, менять в нем я ничего не стану. Либо вы подписываете, либо нет. Если вы и ваша супруга согласны – прошу немедленно привезти вашего сына сюда. Чем больше проходит времени, тем больше риск. Как вы, вероятно, знаете, пациенты в таком состоянии быстро теряют силы. – Торрес поднялся со стула, давая понять, что беседа окончена. – Прошу простить меня за то, что отнял у вас столько времени.
Мэллори встал почти одновременно с Торресом.
– Но предположим, что супруги Лонсдейл согласны, – когда вы думаете назначить операцию и сколько времени она займет?
– Операция будет завтра, – голос Торреса звучал без всякого выражения. – Займет это по крайней мере восемнадцать часов, потребуется пятнадцать человек персонала. И помните, – он повернулся к Маршу, – вероятность неудачи – по меньшей мере процентов восемьдесят. Снова прошу извинить меня, но я не привык лгать людям.
Распахнув дверь, он придержал ее, пропуская Марша и Фрэнка, затем с силой захлопнул ее за их спинами.
* * *Раймонд Торрес еще долго оставался в своем кабинете после того, как его покинули двое врачей из Ла-Паломы.
Из Ла-Паломы.
Странно, что этот случай – пожалуй, самый сложный во всей его практике – связан не только с его родным городом, но и с женщиной, мысли о которой не оставляли его всю жизнь.
Интересно, вспомнит ли Эллен Лонсдейл хоть что-нибудь о нем? Кто он? Или, вернее, кем он был когда-то...
Нет, наверное.
Ведь в Ла-Паломе, как и во всей Калифорнии, потомки старых калифорниос – к которым относился и он – в глазах гринго были обычными латиносами, а может быть, и того хуже. В лучшем случае их не замечали, в худшем – презирали или ненавидели.
А в ответ, разумеется, и он, и его друзья еще больше ненавидели и презирали проклятых гринго.
Ах, как хорошо – до сих пор! – помнил доктор Торрес долгие ночи в маленькой грязной кухне, где бабушка терпеливо выслушивала жалобы его матери и сестер на несправедливость тех, в чьих домах они работали прачками и служанками, и в утешение рассказывала им легенды о былых временах, еще до ее рождения, когда гасиендой владело семейство Мелендес-и-Руис, а никаких гринго еще не было в Калифорнии. Все тогда было по-другому, и белые дома на холмах служили пристанищем для старинных испанских семей – Торрес, Ортис, Родригес и Фло-рес... имена звучали в бабушкиных устах, словно музыка. В который раз принималась она рассказывать предание о чудовищном злодеянии на их гасиенде, и об изгнании, когда старые семьи были лишены всего – богатства, земли, домов, – и постепенно потомки их превратились в обычных нищих пеонов. Но, неизменно добавляла она, придет день, когда все вернется. Им же остается одно – не дать угаснуть праведной ненависти до того дня, когда в Ла-Палому придет сын дона Роберто де Мелендес-и-Руиса и прогонит гринго с их земли, вернет калифорниос дома и былую славу.
