Октав Мирбо - Сад мучений
И, однако, вот я должен спуститься туда, углубиться туда, в это зеленое и в это красное, исчезнув там, в этом неизвестном… еще более одиноком, чем когда-либо. И вот Клара сделается только призраком, потом маленькой, серой, едва видимой точкой в пространстве… потом ничем… потом ничем… ничем… ничем… ничем!.. Ах! Все, только не это!.. Ах!.. Пусть море поглотит нас обоих!
Море было нежное, спокойное и сияющее! Оно благоухало запахом счастливого берега, цветущего сада, любовного ложа, что вызывало у меня слезы на глазах.
Палуба оживилась. Только одни радостные физиономии, взгляды, расширенные от ожидания и любопытства.
– Мы входим в залив. Мы в заливе.
– Я вижу берег.
– Я вижу деревья.
– Я вижу маяк.
– Приехали! Приехали!
Каждое из этих восклицаний, словно камень, падали на мое сердце. Мне не хотелось видеть перед собой этот еще далекий, но так явственно видимый остров, к которому меня приближал каждый поворот винта и, отвернувшись от него, я созерцал бесконечное небо, в котором мне хотелось потеряться, как эти птицы, там, вверху, пролетавшие в эту минуту в воздухе и так легко исчезавшие.
Клара не замедлила присоединиться ко мне. От слишком ли сильной любви, от слишком обильных ли слез, – ее веки потемнели, а глаза, в своих синих кругах, выражали сильную печаль. В ее глазах было даже больше, чем печаль: на самом деле в них было страстное сожаление, и побеждающее, и сострадательное. Под тяжелыми темно-золотистыми полосами на лбу у нее была складка тени, складка, какая образовывалась у нее в минуты сладострастия, как и в минуты печали… Какой-то запах, странно опьяняющий, шел от ее волос. Она просто сказала только одно слово:
– Уже?
– Увы! – вздохнул я.
Она надевала свою шляпу, маленькую морскую шляпку, которую прикрепляла при помощи длинной золотой шпильки. Ее обе поднятые руки обрисовывали ее бюст, и я видел, как обрисовывались его скульптурные линии под покрывавшей его белой блузкой. Она заговорила снова несколько дрогнувшим голосом:
– Вы думали об этом?
– Нет.
Клара закусила губу, на которой показалась кровь.
– Ну, что же? – сказала она.
Я не отвечал. У меня не было силы ответить. С пустой головой, с раздираемым на части сердцем, я хотел бы исчезнуть в небытие. Она была взволнована, очень бледная, за исключением губ, которые, показалось мне, были краснее и тяжелее поцелуев. Долго ее глаза были устремлены на меня вопросительно.
– Судно стоит в Коломбо два дня… А потом оно уедет, вы знаете это?
– Да! Да!
– А потом?
– А потом – конец!
Могу ли я чем-нибудь помочь вам?
– Ничем. Спасибо! Ведь все кончено!
И, сдавливая рыданья в горле, я бормотал:
– Вы были для меня всем. Вы были для меня более, чем всем. Не говорите со мной больше, заклинаю вас! Это слишком печально, слишком бесполезно печально. Не говорите со мной больше, потому что теперь все кончено.
– Никогда ничего не кончено, – произнесла Клара: – Ничто, даже со смертью.
Зазвонил колокол. Ах, этот колокол! Как он ударяет по моему сердцу! Как похоронно звонит он в моем сердце!
Пассажиры столпились на палубе, кричали, восклицали, прерывали один другого, направляли лорнеты, очки, фотографические аппараты на приближавшийся остров. Нормандский дворянин, показывая на массу зелени, рассказывал о джунглях, непролазных для охотника. И посреди толкотни, шума, двое китайцев, равнодушные и задумчивые, скрестив руки на своих широких рукавах, продолжали свою медленную, свою важную ежедневную прогулку, словно два аббата, читающих молитву.
– Приехали!
– Ура! ура? приехали!
– Я вижу город.
– Разве это город?
– Нет, это коралловый риф.
– Я различаю пристань.
– Нет! Нет!
– Что это там такое, на море?
Издали уже приближалась к пароходу маленькая флотилия барок с розовыми парусами. Две трубы, выбрасывавших клубы черного дыма, покрывали траурной тканью море, а сирена медленно, медленно стонала.
Никто не обращал на нас внимания. Клара спросила меня тоном повелительной нежности:
– Ну, что же с нами будет?
– Не знаю. И не все ли равно? Я погиб. Встретил я вас. Вы удержали меня на несколько дней над бездной. Теперь я опять полечу в нее. Судьба!
– Почему судьба? Вы – ребенок. И вы не доверяете мне. Неужели вы думаете, что случайно встретили меня?
После недолгого молчания она прибавила:
– Это так просто. У меня есть могущественные друзья в Китае. Они, без сомнения, многое могли бы сделать для вас. Хотите, чтобы…
Я не дал ей времени кончить.
– Нет, не это! – умолял, нежно и слабо защищаясь. – Только не это! Я понимаю вас. Не говорите ничего больше.
– Вы – ребенок, – повторила Клара. – И вы говорите, словно в Европе, мое сердечко… У вас глупые предрассудки, как в Европе. В Китае жизнь свободная, счастливая, полная, без договоров, без предрассудков, без законов. Для вас, по крайней мере. Никаких преград к свободе, кроме самого себя, к любви, кроме торжествующего разнообразия своего желания. Европа и ее лицемерная, варварская цивилизация, все это – ложь. Что вы делаете другого, как только лжете, лжете самим себе и другим, лжете во всем, что, в глубине своей души, вы считаете за правду? Вы обязаны выказывать внешнее уважение к лицам, к учреждениям, которые вы находите глупыми. Вы живете, позорно привязанные к нравственным или общественным условиям, которые вы презираете, которые вы осуждаете, к которым, как вы сознаете, нет никакого основания. Вот это – то вечное противоречие между вашими идеями, вашими желаниями и всеми мертвыми формами, всеми напрасными признаками вашей цивилизации и делает вас печальными, смущенными, выбитыми из колеи. В этом невыносимом конфликте вы теряете всю радость жизни, все чувство личности, потому что каждую минуту сдавливается, запрещается, останавливается свободная игра ваших сил. Вот отравленная, смертельная рана цивилизованного света… У нас ничего подобного… вы увидите! В Кантоне, посреди чудесных садов, у меня есть дворец, в котором все приспособлено к свободной жизни и к любви. Чего вы боитесь? Кого вы покинули? Кто же беспокоится о вас? Когда вы не будете больше любить меня или когда вы будете слишком несчастливы – вы уйдете!
– Клара! Клара! – умолял я.
Она резко топнула по полу палубы.
– Вы меня не знаете, – сказала она: – Вы не знаете, что я такое, и хотите уже покинуть меня! Разве я причиняю вам страх? Разве вы трус?
– Без тебя я не могу больше жить! Без тебя я могу только умереть!
– И хорошо! Не дрожи больше, не плачь больше. И поедем со мной!
Молния пронзила зеленые ее зрачки. Она сказала более низким, почти хрипящим голосом:
