Мария Галина - Гиви и Шендерович
— Где эта мерзкая, — подхватил Гиви, — эта скверная? Где эта похитительница сердец, госпожа грез, о, где она, эмир подстрекательства, о, луноликая, с тяжелыми бедрами и стройным станом, втянутым животом, о, сребротелая, о, каменосердная…
— Стоп, — велел Шендерович, — хорошо излагаешь, круто, эротично, но стоп. Если ее не будет на теплоходе…
— То — чего? — насторожился Гиви.
— То я ей не знаю, что сделаю!
* * *
На теплоходе Алки не было. Каюта была пуста. Вообще, если честно, никого не было — ни Варвары Тимофеевны, дай ей бог здоровья, ни самого даже капитана. Никто, никто не остался на теплоходе, пуст был теплоход как «Мария Целеста». Наверное, праздно размышлял Гиви, с «Марии Целесты» тоже все в Стамбул сбежали. Угрюмый Шендерович натянул последнюю рубаху — интересно, гадал Гиви, сколько эта протянет… была, похоже, у Шендеровича с рубашками какая-то особая несовместимость.
В салоне тоже никого не было.
Скучающая девушка у стойки слегка оживилась при виде посетителей и молча поставила перед ними две пластиковые плошки с салатом оливье и две бутылки пива.
— Это… — засмущался Шендерович, — мы это…
— Денег нет, — проницательно заметила девушка, — ладно уж, жрите. Все равно испортится. Ни одной живой души, все по городу шляются. А пиво я на бой спишу.
— О, гурия, щедрая, как соты, — возрадовался Гиви, — о, источник утешения, приносящий блаженство измученным душам…
— Да ладно уж, гурия, — смутилась девушка, застенчиво поправляя наколку.
— А еще пива не будет, ласточка? — поинтересовался Шендерович.
— Нет, — сухо сказала девушка. Развязный Шендерович явно нравился ей меньше Гиви. Она развернулась, вновь отошла к стойке и включила телевизор.
Телевизор что-то квакал.
— Миша? — забеспокоился вдруг Гиви, — ты слышал?
— Что я должен слышать? — холодно спросил Шендерович.
— Они что-то про музей говорят. Там что-то случилось, понимаешь… ограбили музей.
— Они, что, по-русски говорит? — насторожился Шендерович.
— По-английски, кажется, — неуверенно отозвался Гиви.
— Это Си-Эн-Эн, — пояснила из-за стойки девушка.
— А ты с каких пор английский знаешь? — подозрительно спросил Шендерович.
— Так понятно же все, Миша… перед закрытием, когда уже посетителей не было, ворвались грабители в черных масках… нет, в чулках черных… скрутили охранника… ах, нет, не скрутили… снотворным газом… перерезали проводку и унесли… что они унесли… ага! Стелу! Ключевой экспонат, гордость музея.
— В чулках? — оживился Шендерович. — В черных? Ты смотри, прям как те, наши. У них тут что, мода такая? Тоже мне, мулен руж!
— Ага. Эта стела вообще-то… ничего не стоит? Ага, бесценная… то есть бешеные деньги стоит эта стела, кто сообщит о местопребывании или ага… наведет на след… получит вознаграждение…
— Ты слушай-слушай…
— Предположительно из Иерусалимского храма… датируется… ого! Очень древняя штука, Миша. Первый храм, это что?
— Ну, — в затруднении отозвался Шендерович, — они уступами такими стояли. Первый, второй…
— Что ты врешь? — обиженно сказала девушка из-за стойки. — Темный как масай, ей-богу! Их строили не параллельно, а последовательно. Первый храм — это как раз Соломонов, Второй уже при персах строили. А Третий — он вообще мистический.
Но Шендерович уже поднимался из-за стола.
— Ты чего? — забеспокоился Гиви.
— Алка, — пояснил Шендерович. — Пропала наша Алка. Бай-бай! Это… кошачий калым!
— Убрали ее, друг месопотамский. Что-то она там в музее разнюхала, ее и убрали.
— Брось, Миша, — неуверенно отозвался Гиви, — что она могла там разнюхать? Она ж в этом ничего не понимает. Ну, зашла в музей… подумаешь, пыль веков!
— Алка? — удивился Шендерович, — Алка не понимает? Да Алка самого профессора, я извиняюсь, Зеббова-старшего любимая аспирантка. Сам профессор, я извиняюсь, Зеббов-старший был ею побит в научной дискуссии. Что и признал публично. Засекла их Алка, говорю тебе. Расколола. Они ее схватили, скрутили…
— Да что ты такое говоришь, Миша? — ужаснулся Гиви, тоже вскакивая из-за стола.
Ах, никого не обманула Алка, ни бравого капитана, ни друга своего и партнера Мишу Шендеровича. Пропала Алка, похищена коварными злодеями, ох, лежит она на дне залива, зашитая в мешок, с каким-нибудь там колосником, привязанным к стройным щиколоткам… Лежит она на дне залива и волна лениво колеблет ее белокурые волосы. И маленькие серебристые рыбки проплывают сквозь легкие пряди, ныряют в них, точно в морскую траву…
Или нет… лежит белокурая Алка в каком-нибудь мрачном подвале и связаны руки у нее за спиной грубой веревкой, и связаны ее стройные щиколотки веревкой не менее грубой и подходит к ней, подходит, играя кривым кинжалом какой-нибудь Ахмед-паша, зловеще ухмыляясь в черные усы…
Гиви зажмурился и заскрипел зубами.
— Р-разорву… — выдавил он.
— Зверь-мужик! — уважительно подтвердил Шендерович, торопясь вслед за Гиви по крутому трапу.
Но Гиви уже вырвался вперед и рванул через порт к площади, игнорируя едва поспевавшего за ним партнера.
— Эй, — отчаянно закричал ему в спину Шендерович, — постой! Куда ты!
— Дурак! — орал Гиви, распугивая редких прохожих.
— Ты полегче, слушай, — угрожающе прохрипел Шендерович. — За такое и приложить могут!
Гиви только мотал головой.
— Дурак автобуса! — выкрикнул он вновь, так, что здоровенный грузчик, катящий навстречу тележку с какими-то загадочными тюками, испуганно шарахнулся в сторону. — Нэреде! Дурак! Автобуса!
Грузчик испуганно махнул рукой куда-то в сторону площади.
— Бежим! — вопил Гиви, оборачиваясь на ходу, чтобы проверить, держится ли в кильватере Шендерович.
— Во дает! — ошеломленно бормотал Шендерович, наращивая темп, — вот он, Кавказ! Вот она, кровь горячая! Ишь, как играет!
Автобус лениво полз им навстречу по раскаленному гудрону, пуская струйки сизого дыма.
* * *
За проезд не заплатили.
Сэкономили на билеты в музей.
Но тут вышла накладка — когда они, распугав горлиц, пронеслись по парку, безжалостно топча хрупкие кружевные тени акаций, отдыхающие на брусчатых дорожках, вожделенная цель так и осталась недостижимой. Музей оказался закрыт.
Надпись на трех языках внаглую лгала о том, что музейный комплекс закрыт на профилактику. Профилактика была какая-то уж очень специфическая, потому что внутрь, подныривая под бархатные канаты, то и дело проходили деловитые люди в гражданских костюмах. У некоторых пиджаки заметно оттопыривались под мышками.
— Ишь, какой шухер поднялся! — восхищенно прошептал Шендерович.
