Марго Ланаган - Черный сок
— А как же Педдер? Или Гибкий Джо? Они были следующими в цепочке.
— Тоже мне, цепочка! — фыркнула Уинсам.
Закончив могилу, Дот сходил к реке и обмылся. Затем надел рубашку и вернулся к домам. По мере его приближения бурлившее вокруг Самеда веселье затихало. Дот еще никогда не видел своего друга в таком простецком виде: все его кольца и браслеты разошлись по детским рукам и сверкали в толпе, как звездочки; единственным украшением Самеда остался Дом для Многих, чей алый корпус дерзко сочетался с оранжевой рубахой.
— Сделано, — сказал Дот с легким вздохом.
— Ну и хорошо. — Самед встал. — А теперь, дети, надо вести себя тихо и печально, потому что человек хоронит свою сестру. Сейчас я заиграю грустную музыку, и мы вместе пойдем на кладбище. Только, чур, не бежать.
Дот зашел в дом.
— Оденься, мама. Я вырыл могилу для Ардент, будем ее хоронить.
Тело Ардент было почти невесомым: она оказалась гораздо меньше, чем он помнил. Дот и Бонне положили ее в заплечный мешок, который он понес на руках, вместо того чтобы цеплять на спину матери. Одетая в ночную рубашку Бонне шла рядом, положив руку на голову дочери. Они брели к кладбищу, словно зачарованные унылой музыкой Самеда.
Бонне спустилась в могилу, и Дот, став на колени, передал ей Ардент. Мать уложила тельце и затянула завязки на торбе. Уинсам и Дот помогли ей выбраться. Все происходило в молчании, лишь плакал аккордеон Самеда.
— Скажешь что-нибудь? — спросил он.
Дот и Уинсам переглянулись: они стояли по обе стороны Бонне, и каждый из них обеими руками держал ее руку.
— Лучше пусть Уинсам скажет.
— Ну ладно. Значит, так… Ардент.
Самед сделал проигрыш, чтобы дать ей собраться с мыслями, затем сложил меха.
Уинсам заговорила — медленно, с долгими паузами.
— Жизнь, которую прожила Ардент, была короткой и на первый взгляд никчемной. Но, как и все мы, девочка чувствовала на коже солнечное тепло. Она знала вкус пищи, запах очага и свежесть дождя. Ее уши слышали пение птиц и голоса людей — тех, кто был ей близок. Отец ее умер, когда она была еще ребенком. Однако он не бросил ее, как сделали бы на его месте другие. У Ардент была мать Бонне, что ухаживала за ней изо дня в день. А еще у нее был брат Дот. Правда, Дот ушел из дома, когда достиг среднелетия. Но ведь он вернулся, а это главное. И сейчас он вместе с нами, у ее могилы.
Бонне стиснула руку Дота.
— Пойдем по старшинству, — продолжала Уинсам. — Начнем с Сафиры. Каждая из нас бросит горсть земли на могилу Ардент. Затем дети заровняют яму, и мы пойдем к реке купаться. А потом будут поминки. Дот и его друг Самед привезли гостинцев. Накроем стол, посидим, выпьем за Ардент. И за Бонне, которая вернулась к нам из мира скорби.
Самед растянул меха, зазвучала музыка, и Сафира вышла вперед.
— Я знал, что ты все правильно скажешь, — шепнул Дот.
— Куда лучше, чем Бард, — добавила Бонне, следя за падающими в яму комьями. — Тот бы затеял проповедь и все испортил.
Ближе к концу поминок Дот отошел и направился к коровьему хлеву. Садилось солнце, и краски мира уже не резали глаз.
— Бард Джо? — позвал он в дверной проем. — Это Дот.
Не дождавшись ответа, он шагнул через порог.
Темнота была разрублена лопастями пыльного света, вонзившимися в щели между досками. Прошло несколько секунд, и привыкшие глаза различили человеческую фигуру на кровати у дальней стены: белые пятки и смуглые руки поверх пестрого одеяла. Человек лежал на спине. Хриплое дыхание болезни доносилось откуда-то из жизненного важного уголка его тела. В хлеву стоял запах мертвой Ардент, с примесью гниющего легкого.
— Я приехал в гости, Бард! — Дот назвал человека по имени, словно пытаясь убедить себя, что перед ним действительно Бард.
Мокрый хрип распался на отдельные слова, и сквозь занозы и хворост в горле человека протиснулся вопрос:
— Значит, это ты? А лежу и думаю: кто там потчует нас музыкальными тортами?
Торты всегда были адским угощением, негодным для праведного человека.
— Нет, Бард, — ответил Дот в холодную замять Бардова презрения. — Играл мой друг Самед. Хотя я тоже умею.
«Разве можно сдаваться! — выговаривал Курик Доту, после того как тот впервые поссорился с Самедом. — Разве можно опускать голову и молчать? Мало ли какую чушь плетет Самед! Нужно спорить, нужно отстаивать свое мнение!»
Но сейчас, в присутствии Барда, пусть даже поверженного и больного, гордо задирать голову казалось наивным и безвкусным.
— И детям, верно, всякой дряни привез…
— Гостинцев по мелочи, Бард. Ничего дурного. — В голосе Дота появились убийственные нотки вины.
— Тебе-то откуда знать! — Бард приподнялся на кровати. — Ты же весь прогнивший, изукрашенный… Поддался на удочку внешнего блеска, легкой музыки, веселья! Очень весело, да? Навезти сюда дружков, позабавить их картинами своего бедного прошлого — вот уж веселье! Снизойти до нас, как божество, сорить подарками, словно ты отец…
Бард сплюнул в лоханку — судя по звуку, далеко не первый раз.
«Он слишком умен, — думал Дот, цепляясь за детский страх. — Он слишком умен и всегда прав. Он знает меня с детских лет, когда я еще говорить не умел».
— Единственный отец, которого я знал, не сорил подарками. Он возвращался домой не в духе и первым делом смывал с себя городскую грязь…
— Да разве он твой отец?! Нет, этот номер у тебя не пройдет… — Бард прочистил заклокотавшее горло и опять сплюнул.
— Я же говорю: единственный, которого я знал…
— Ну нет! Твой отец… — Бард приподнял тело, опершись на тощую палку руки, с которой свисали лохмотья не то одежды, не то дряблой плоти. Луч света отразился от желто-седых волос и бросил на стену слабый блик. — Ты прекрасно знаешь своего отца. Это он увел тебя отсюда, словно на поводке. Это он прислал тебя назад, надутого, как индюк, украшенного кольцами да тряпками. Ты думаешь, это ты? Нет, это Морри Симпсим мутит воду, как встарь! Не хватает только патронташа, иностранного ружья, да дружков-головорезов, ради денег готовых на все. Та же повадка, тот же слабый разум. Почему, ну почему ты не пошел в мать?! Ты один мог быть достоин Бонне! Ни один мужчина с ней не справился. Даже я. А ты — мог…
Бард откинулся на подушку, тяжело дыша. Над ним крутился вихрь золотистой пыли.
В хлеву помимо кровати была еще мебель: справа от Дота виднелся деревянный сундук, а на нем керосиновая лампа и Дом для Троих, запертый на крючок.
— Я знаю, что мать всегда уважала тебя, Бард. И восхищалась тобой.
— А я знаю, что это не так. С чего ей меня уважать? Я был сплошным недоразумением: с дурацкими женами, с мужчинами, ходившими в рабах, со всей своей «мудростью». Проповедовал чистоту, а сам жил, как принц. А Бонне ничего не проповедовала и жила в чистоте. В ней был стержень, позволявший ровно держать спину, и все мои могущество и величие не могли ее согнуть. Она была мне ежедневным уроком. Но многому ли я у нее научился?
