Мартин Уэйтс - Женщина в черном 2. Ангел смерти
Ева принялась искать поблизости от фасада. Отсюда она хорошо видела подъездную дорогу, тянувшуюся к материку, – море вновь временно отступило от суши. Взглянув вниз, она увидела следы, тянувшиеся прочь от дома… следы босых мальчишеских ног, тянувшиеся к колючей проволоке, окружавшей парк на островке.
Ева побежала по следу и увидела: в проволоке что-то запуталось.
Том!
Тело его безвольно обвисло, выгнувшись в странной, неестественной позе, будто мальчик до последней секунды пытался вырваться из смертоносного захвата, однако бритвенно-острые колючки, впившиеся в плоть, удерживали намертво. Губы на бледном лице посинели, кровь из многочисленных ран и порезов по всему телу застыла рубиновыми бусинками на льду.
Он замерз насмерть.
После
Ева растерянно уставилась на семь детских мордашек – четырнадцать глаз смотрели на нее, на личиках скорбь мешалась с изумлением. Ребята нуждались в ответах, объяснениях и заверениях, а что могла дать им Ева? «Объяснить, зачем люди воюют – проще простого, если сравнивать с творящимся тут, – подумалось ей, – ведь я и сама не понимаю, что произошло!»
Вместе с Джин им удалось загнать детишек обратно в дортуар. Директриса заговорила, силясь найти случившейся с Томом трагедии хоть какие-то разумные объяснения. Ее долгая и немного сбивчивая речь не особенно напоминала присущие ей жесткие, уверенные и исполненные здравого смысла высказывания. Еве показалось: Джин и сама мечется в поисках подлинных ответов и парадоксальным образом надеется – если говорить достаточно громко, эти самые ответы придут сами собой.
– Я знаю, все вы… все здесь… потеряли близких или знаете тех, кто потерял близких на нынешней войне. – Джин старательно отвела взгляд от Эдварда, дабы не выделять его среди прочих. – И… и вы уже привыкли к утратам. Но тем не менее вы не должны… вы не должны, поскольку…
Директриса отвела глаза от ищущих, растерянных взоров. Передохнула секунду или две, собралась, взяла себя в руки:
– Здесь все по-другому. Здесь – в этом доме, на этом острове. По-другому, но не менее опасно.
Снова перевела дыхание. Кашлянула, прочищая горло, разгладила и без того безупречные оборочки на блузке.
– Сегодня ночью произошел… ужасный несчастный случай. Именно ужасный. И вы должны понять, что даже здесь, далеко от города… все равно по-своему опасно.
Краем глаза Ева заметила над кроватью Тома пятно плесени – оно, казалось, двигалось, подрагивая. Увеличивалось. Она прищурилась. Нет, конечно, ничего не увеличивалось, вот только откуда оно вообще там взялось? Поклясться можно – еще вчера ничего подобного не было!
А Джин все вещала:
– Вы должны… неукоснительно соблюдать правила. Да. Именно – неукоснительно. Так… и только так, нам всем удастся выжить. Так нам удастся… пройти через все это. Вот именно. Неукоснительно следуя правилам. Не знаю, как еще вам в головы вбить!
В холле раздался шум шагов.
Дети, перепуганные почти до истерики, замерли перед неведомым гостем. Дверь приоткрылась, и мимо дортуара тяжело прохромал Джим Родс, бережно удерживавший в руках завернутое в одеяло тело Тома, подготовленное к вывозу с острова.
Какое-то болезненное, мрачное возбуждение овладело детьми, с одной стороны, вынужденными повиноваться учительскому приказу, а с другой – изнывавшими от желания поглазеть на мертвого товарища.
Джин решительно прошествовала к двери и плотно ее прикрыла. Повернулась вновь к детям.
– Приказываю никому сегодня… из дома не выходить. Даже на время игр. Никому…
Директрису шатнуло. Она прикрыла на миг глаза, мотнула головой – и обернулась к Еве:
– Мисс Паркинс, прошу вас проследить, чтобы доктор Родс получил все ему необходимое. А я… пойду писать матери мальчика.
Царственной походкой Джин направилась к двери и резко захлопнула ее за собой. Ее маска готова была упасть, и она не имела права позволить детям увидеть себя в минуту слабости, но Ева прекрасно видела, как трясутся плечи несгибаемой директрисы, как покатились по ее щекам первые слезинки, когда она выходила из комнаты.
Ева посмотрела на ребятишек – и поняла: ей нечего им сказать.
Пришлось ограничиться тем, что, надеялась она, могло более или менее сойти за ободрительную улыбку, и отправиться следом за доктором Родсом.
Чтобы вызволить тело Тома, колючую проволоку пришлось разрезать и скатать. Теперь она снова была на месте, прикрывая образовавшуюся дыру. Единственным, что указывало на место случившегося несчастья, были капли крови на снегу.
Джим Родс стоял во дворе у своего автобуса и мрачно озирал окрестности, кутаясь в пальто и шарф и изо всех сил стараясь не смотреть на то место, где обнаружили тело Тома, однако ничего не мог с собой поделать – поневоле постоянно возвращался взглядом именно туда.
Ева подошла, тихонько встала рядом. Минуту-другую оба молчали, лишь дыхание вырывалось из губ клубами пара, уходившими в никуда.
– Я… поклясться готова, что заперла ее, – выговорила наконец Ева. – В смысле входную дверь. Я уверена.
Родс покачал головой, старательно глядя в сторону.
– Я вас предупреждал, что надо соблюдать осторожность.
– Да знаю я, но… – Ева вздохнула. – Простите, мне жаль.
Джим поднял голову, взглянул ей прямо в глаза:
– Не думаю, что кто-нибудь из нас пожалеет об этом так, как стоило бы.
Ева отвела глаза. Взор ее уперся в заделанную дыру в проволочной ограде, и она передернулась. Кровь на снегу засохла, потемнела до ржаво-бурого оттенка. Это казалось молодой учительнице отголоском женщины в черном, распространяющей плесень внутри дома. Она вновь повернулась к Родсу.
– Доктор, – начала неуверенно, но с неподдельной тревогой в голосе, – здесь что-то не так.
– О чем вы? – нахмурился Джим.
Глядя в сторону дома, Ева понизила голос, как будто обитавшее в нем нечто могло вселиться и в слова, которых она еще не произнесла.
– Там по стенам сплошь – черные потеки и пятна, кругом плесень. И когда никто не видит, она распространяется все сильнее. Сегодня утром я на входной двери ее нашла, а еще вчера там ничего подобного не было…
Родс молчал.
Ева уже не могла остановиться – все пережитые страхи хлестали из нее потоком:
– И… лицо там. Я его видела, видела лицо! Сквозь дыру в половице видела! В погребе, в погребе! Чье-то белое лицо! И звуки слышала странные, ну, такие, – Ева зажмурилась, силясь заставить себя припомнить как можно точнее, – такие, будто кто-то ходит туда и сюда. Я слышала, а больше никто. И потом еще – надписи!
Она запнулась, приостановилась – страх, выпущенный наконец на волю, иссяк.
– Я понимаю: звучит глупо, особенно сейчас, при свете дня, но, – перевела дыхание, – нам надо выбираться отсюда как можно скорее. Нам всем.
