Анатолий Кудрявицкий - Летучий голландец
22
Тихое солнечное утро. Москва плавает в тополином пуху. Сижу на детской площадке перед Бетиным домом, стараюсь не смотреть на окно, на то самое окно. Качели возле меня сломаны, они без сиденья, и я пытаюсь понять, можно ли на них качаться. Наверное, можно – если ухватиться руками за железные перекладины…
Гамма подходит неслышно, трогает меня за плечо:
– Пошли?
Поднимаемся на лифте на десятый этаж. Я отпираю так хорошо знакомую мне дверь.
Пыли нет – тетя Маня недавно приезжала убираться. Солнце исчертило стены, шкаф, пианино, высветило циферблат давно, наверное, остановившихся стенных часов. Духота невыносимая, и Гамма открывает окно.
Мы садимся за стол, который Бета всегда накрывала белой, вышитой гладью скатертью. Теперь скатерти нет, и посреди круглой коричневой лакированной столешницы голубеет след от утюга.
Гамма ставит рядом почти того же оттенка голубоватую бутылку боржоми и открывает ее брелоком от ключей. Я приношу с кухни два стакана.
– Ну вот, теперь можно поговорить, – начинает Гамма. – Впрочем, я, кажется, знаю, что ты хочешь сказать. Ты думаешь, я взял деньги.
Я молчу, но взгляд у меня, наверное, достаточно выразительный.
– Я тебя сейчас удивлю, – продолжает Гамма. – Знаешь, где деньги? Они здесь. В квартире.
– Мы ничего не нашли, – возражаю я.
– Вы не знали, где надо искать.
С этими словами Гамма подходит к пианино, открывает дверку внизу, над педалями, и залезает куда-то в самую душу инструмента, откуда извлекает пухлый коричневый конверт.
– Вот они, – говорит Гамма и кладет конверт в самый центр стола, рядом с бутылкой, как бы между нами, после чего спокойно начинает отряхивать приставшую к рукаву паутину.
– Как они там оказались? – несколько ошеломленно спрашиваю я.
– Разумеется, я их туда и положил. Не хотел рисковать – вдруг какому-нибудь дураку-милиционеру пришла бы в голову идея меня обыскать.
– Значит, ты хотел их унести?
– А они для меня и предназначены. Зачем, по-твоему, Бета продала скрипку?
– Деньги – для тебя?
– Ну да. Я машину покупаю, мне не хватает.
– И Бета вызвалась помочь?
– Не совсем так. Я ей сказал, что у меня мать больна и нужны деньги на лечение.
– Ты ее обманул!
– Да, обманул, – легко соглашается он.
Я молчу. Кажется, барабаню пальцами по крышке стола.
– Почему ты мне это рассказываешь?
– Но ты ведь хотел знать про эти деньги.
– А ты меня не разыгрываешь? – начинаю сомневаться я и беру со стола конверт.
Он не запечатан, и в нем действительно купюры. Много купюр.
– Не разыгрываю, – улыбается Гамма. – Она действительно погибла из-за этих денег.
23
В первый момент я даже не понимаю, что он сказал. Потом смысл постепенно до меня доходит, пока не отпечатывается в моем сознании так же отчетливо, как след от раскаленного утюга на столе.
– Как она погибла? – наконец спрашиваю я.
Конверт жжет мне пальцы, и я бросаю его на стол.
– Какая тебе разница? Ну, скажем, она сидела на подоконнике и потеряла равновесие. Даю тебе на выбор два варианта: либо она сама потеряла равновесие, либо я ей слегка помог.
– Ты убил ее, мерзавец!
Вскакиваю с места и хочу запустить стаканом в эту круглую улыбающуюся румяную рожу, однако Гамма как-то успевает перехватить мою руку.
– Сядь! – повелительно говорит он, и я действительно сажусь – кажется, все мои силы ушли на последнюю вспышку. – Ну, предположим, я и в самом деле ее убил, – продолжает он. – Ты пойдешь на меня заявлять?
Молчу.
– Ну, вот то-то же. Не пойдешь. Что бы я ни натворил.
– Господи, ну почему ты такое чудовище?! И зачем ты это сделал – деньги ведь уже были у тебя…
– Удобный случай. Она действительно сидела на подоконнике, и я подумал: можно ведь деньги и не возвращать. Если сделать одно неосторожное движение…
Меня охватывает холодное бешенство.
– Нет, я на тебя заявлю. Вот прямо сейчас пойду и это сделаю. Не думай, что ты совсем лишил меня воли.
– Не думаю, – обезоруживающе улыбается Гамма. – Конечно, заяви. Можешь, кстати, начать прямо сейчас – я при исполнении.
И он достает из кармана красную книжечку, машет ею, и золотые колосья герба прочерчивают блестящий ручеек перед моими глазами.
24
Наливаю себе боржоми и выпиваю полстакана. Такого я, признаться, не ожидал.
– Не бойся, вода не отравлена, – отпускает Гамма милую шуточку.
– Кто тебя знает… Но скажи, почему ты с ними? У тебя же мать филолог, ты из интеллигентной семьи…
Вот тут он наконец начинает злиться.
– А что ей толку от ее интеллигентности? Всю жизнь прожила в коммуналке, учила школьников за гроши. Мне хотелось другого. Власти, влияния… Страна сейчас наша, а не ваша, и это надолго, если не навсегда. Думаешь, у нас только приезжие и пэтэушники? Нет, везде нужны мозги, а у нас – особенно… Как по-твоему, зачем я ходил играть в оркестр?
– Теперь уже не знаю.
– А ты вспомни, что это за оркестр. Дома ученых, верно? Как ты думаешь, интересует нас, о чем говорят ученые?
– Ах, вот оно что!.. М-да, и ведь никто в оркестре не догадывался…
– Бета догадалась. Она прямо меня спросила в тот день, когда передавала мне эти деньги.
Вот почему она погибла, понял я. Ведь Бета всем бы рассказала, а тогда…
– Зачем ты мне это говоришь? Думаешь, я буду молчать?
– Надеюсь, что да. Я и те двое на улице об этом позаботимся.
Подхожу к окну. На детской площадке обретаются двое мужчин. Один читает газету, другой инспектирует сломанные качели. Когда я появляюсь в окне, оба дружно таращат на меня глаза.
И тут Гамма сзади на меня набрасывается.
25
Не могу сказать, что я этого не ожидал. Еще когда он заявил мне позавчера, что пока не готов со мной встретиться, я почувствовал: что-то затевается. Ну конечно, вот свидетели, готовые подтвердить, что я выбросился из окна. Гамме не обязательно даже обозначать свое присутствие: когда я буду уже лежать на земле, он просто уйдет, как будто его здесь и не было. Отпечатки его пальцев потом сотрут…
Все эти мысли вертятся у меня в голове, пока мы с ним боремся, обхватив друг друга, у открытого окна. Не то чтобы я очень хотел жить, но погибать по вине этого негодяя у меня нет никакого желания. Я сопротивляюсь инстинктивно, вернее, сопротивляется мое тело. Машинально я вывертываюсь, когда он обхватывает меня сзади, машинально удерживаю его за плечи.
Но он все-таки сильнее меня. Он толкает, толкает меня к подоконнику, и вот я уже прижат к нему, голова моя снаружи, мне видно ограждение крыши, и солнце бьет мне в глаза. Гамма тоже сидит на подоконнике и пыхтит, силясь оторвать мои ноги от пола. Вот еще немного – и…
