Иеремия Готтхельф - Черный паук
Так, по прошествии многих поколений, гордыня и чванство поселились в долине, а женщины-чужачки приносили их с собой и умножали. Одежды становились кричащими, их украшали драгоценными камнями. Даже над святынями в церкви осмелилась занести руку гордыня, и вместо того, чтобы за молитвой всем сердцем возноситься к Богу, их глаза чванливо пялились на золотые косточки четок. Так, на их богослужениях царили роскошь и гордыня, а их сердца стали глухи к Богу и к людям. Божьи заповеди никто не чтил, а над Его слугами и самой службой насмехались, так как там, где гордыня и богатство, там ищи и ослепленных, которые выдают свои прихоти за мудрость и эту „мудрость“ ставят выше мудрости Божией. И так же, как раньше над ними издевались рыцари, они теперь сами издевались над прислугой и батраками, и чем меньше работали сами, тем больше взваливали работы на их плечи. А чем больше требовали они от работников своих и служанок, тем чаще обращались с ними, как с неразумными тварями, забывая о том, что и у тех тоже есть души, которые надлежит беречь. Где много денег и гордыни, там всегда начинают строить дома, один другого красивее. Все эти изменения затронули и этот дом, в то время как богатство его осталось прежним.
Почти двести лет прошло с тех пор, как был заперт паук; всю власть в этом доме взяла в свои руки одна сильная и хитрая женщина. Она была не из Линдау, но сильно напоминала так памятную всем Кристину. Приехала она из чужих краев, где царили чванство и высокомерие, и был у нее единственный сын — Кристен. Муж, не выдержав ее характера, умер. Сын был красивым юношей, имел хороший нрав и умел обращаться как с людьми, так и с животными. Мать очень его любила, но чувства свои скрывала, тиранила сына на каждом шагу и запрещала дружить с теми, кто ей не нравился. А он, хотя уже и стал к тому времени взрослым, все еще не смел пойти ни к товарищам, ни на ярмарку без матери. Когда она сама сочла его достаточно взрослым, то выбрала ему в жены женщину из своей родни, во всем похожую на себя. Теперь вместо одного тирана в доме их стало сразу двое, и оба были в равной степени чванливы и надменны, и это не могло не повлиять на Кристена. Но поскольку он был дружелюбным и смиренным, что было для него естественно, то уже скоро он понял, кто задает тон в доме.
Давно уже старый дом казался им бельмом на глазу, и они стыдились его, так как даже у соседей, не таких богатых, как они, дома были новые. Рассказы бабушек о пауке еще не стерлись из их памяти, иначе дом был бы уже давно разрушен, но пока даже соседи не позволили бы им сделать это. Однако все чаще обе хозяйки говорили о том, что запрет связан с обыкновенной человеческой завистью. К тому же в старом доме им становилось все неуютнее. Когда они сидели за столом, им мерещилось, что за их спинами будто бы довольно урчит кошка, или что щель тихо открывается и паук метит им в затылок. Их помыслы были недостаточно чисты, поэтому их страх перед пауком становился все сильнее. И в конце концов они нашли удобный повод для постройки нового дома, в котором, как им казалось, можно будет не бояться паука вовсе. А старый дом решили оставить прислуге.
Кристен неохотно согласился на это строительство: он помнил слова бабушки и верил в то, что счастье в семье неотделимо от дома, в котором она живет. Он не боялся паука, и ему казалось, что нигде его молитвы не были такими искренними, как здесь, наверху, за столом. Он сказал обеим хозяйкам все, что думал по этому поводу, но женщины вынудили его замолчать. А поскольку он уже попал к ним в рабство, то замолчал, но украдкой частенько лил горькие слезы. Там, выше того дерева, под которым мы сидели, и должен был встать дом, равных которому не было бы во всей округе.
В чванливом предвкушении того, как они утрут всем соседям нос новым домом, не понимая ничего в строительстве и не желая ждать ни дня, обе женщины мучили и подгоняли прислугу и животных, не давая им передыху ни в святые праздники, ни даже ночью. Не было такого соседа, помощью которого они бы были довольны, когда он, поработав на постройке их нового дома, как это было в те времена принято, возвращался домой, чтобы хоть немного заняться и своими делами.
Когда строительство уже подходило к концу и уже забивали первый шип в порог, из паза стали вырываться клубы пыли, подобные дыму от соломы, когда ее поджигают. Рабочие с сомнением качали головами, и кто про себя, а кто и вслух, стали говорить о том, что новый дом долго не простоит. Но женщины только посмеялись над этим и не придали никакого значения примете.
Когда же, наконец, дом был готов, семейство переселилось туда, обустроившись с невиданной роскошью, и закатило в честь новоселья пирушку, которая длилась три дня и о которой долго еще вспоминали во всем Эмментале.
Однако на протяжении этих трех дней в доме слышались странные звуки, похожие на довольное урчание кошки, когда ее поглаживают по спинке. Но все поиски этой кошки оказались тщетными. Многим становилось не по себе, и, несмотря на разгар веселья, люди потихоньку стали уходить домой. Только обе хозяйки нового дома остались глухи и слепы ко всему: им казалось, что этим новым домом они всем пустили пыль в глаза.
Поистине, что человеку до солнца, если он ослеп, и что ему до грома, если он глух. Так и женщины в этом семействе не могли нарадоваться новому дому, они становились с каждым днем все заносчивее, о пауке и не вспоминали, а вели в новом доме праздную, роскошную жизнь, с вином и угощением принимали гостей, бесконечно меняя наряды. Что им было до Бога: прежде всего они хотели утереть нос соседям.
Старый дом был полностью отдан прислуге, и она жила там, как хотела. Иногда Кристен ходил проверить, как там дела в старом доме, но и его мать, и его жена выходили из себя от этого и с руганью обрушивались на него. Так постепенно из старого дома ушел порядок, а за ним — и страх перед Богом. Так бывает везде, где нет хозяина! Когда нет хозяина за столом, когда не держит все под контролем хозяйский глаз, то скоро начинает всем заправлять какой-нибудь наглец, умеющий только произносить самые бесстыдные речи.
Так шли дела в старом доме, и вся прислуга вскоре стала напоминать свору дерущихся между собой кошек. Молиться они разучились, никто не чтил ни Божью волю, ни милость Его. Подобно тому как не знало границ высокомерие женщин-хозяек, не останавливалась ни перед чем и скотская дерзость слуг. Не стыдились осквернять они хлеб, овсяную кашу размазывали друг у друга на головах и даже по-скотски гадили в пищу, чтобы отбить у других охоту к еде. Они дразнили соседей, мучили скот, насмехались над богослужением, не верили в силы небесные и издевались над проповедями пастора, который пытался их усмирить. Одним словом, они не боялись ни Бога, ни людей и с каждым днем вели себя все более и более разнузданно..
