Аноним - Канал имени Москвы. Лабиринт
«Что это за звук, Лия? Можно не обращать на него внимания?»
Лия вдруг помрачнела и куда-то отстранилась. И оттуда взглянула на неё печально, но больше сосредоточенно. И уже не говорила, словно была немой, а все эти мгновения счастья действительно лишь пригрезились. Она должна успеть что-то ей показать, предостеречь, что-то тревожное, плохое. Из-за этого тихого трескучего шума, который приближается. Лия вела её куда-то, туда, где противный звук был громче.
«Зачем?»
Но Лия больше не говорит. А лишь указывает. На кокон тьмы. Смотри, смотри внимательней, во все глаза, и постарайся понять: скоро всё изменится, станет хуже, изменится из-за этого. Это где-то здесь, рядом, узнаёшь? Смотри…
Кокон темноты. И в нём Юрий Новиков. Отстранённо задумчив, он что-то собирается сделать. Или даже вот-вот сделает. Вот уж о ком Раз-Два-Сникерс не думала в последнее время, так об этом недоноске, Новиковском сынке. Лия предостерегающе поднимает руку: не пренебрегай, иногда мелкие бешеные собаки очень опасны, особенно когда неожиданной волной их выносит на самый верх. Но хуже всего, что Юрий Новиков там, где он находится, почему-то считает себя… Шатуном. При чём тут никчёмный самодовольный болван с его фантазиями?
Юрий Новиков в этой темноте. Куда это ты собрался? Что-то в застывшей фигуре и вправду никчёмное, жалкое и даже несчастное. А звук нарастает, становится всё резче, и в последний миг, на самой невыносимо трескучей ноте жалкий болван Юрий вдруг поднял голову и ухмыльнулся ей…
* * *Этот спазм тошноты оказался самым сильным за ночь. Её рвало очень долго. Потом бессилие и обезвоживание чуть не заставили рухнуть на пол. Всё же она удержалась, опираясь о нижнюю часть арочного проёма слабыми руками. Горло горело, и всё внутри было воспалено, сделалось больным. Покачнулась, слушая тишину, поняла, что близится рассвет. И вспомнила, что воды больше не осталось.
«Мне бы хоть глоточек, – подумала она. – Один маленький глоточек».
А затем её взгляд упал на то место, что Лия показала ей во сне. Оно действительно было совсем недалеко. Прямо напротив её колокольни. Правда, никакого Юрия Новикова там не оказалось. Она обнаружила кое-что похуже. В доме с обрушенной задней стеной и выбитой дверью на фасаде, где сегодня днём она видела странную тень. Та чуть поблекла, но никуда не делась, луна давала ещё достаточно бледного света. Раз-Два-Сникерс почувствовала, как на её спине от леденящей волны зашевелились даже самые крохотные волоски. Сейчас в проёме стоял тот, кто эту тень отбрасывал. А рядышком так вовремя подоспевший гость. И оба, подняв головы, смотрели на неё.
7
– Гул машин, электронасосов, – монотонно пробубнил себе под нос Юрий Новиков. – А вот где-то тут ты сидел, на… – задумчиво поморщился, – на табуреточке.
Табуретку, конечно, вынесли, да и бункерную дверь, что здесь поставил Шатун, после взрыва сменили.
– Всё тут за тобой прибрали, подремонтировали, – ухмыльнулся Юрий Новиков. – Подкрасили. Чтоб даже твоих следов не осталось.
Юрий не осуждал этих безвольных перепуганных людей. И не осуждал разбежавшуюся команду Шатуна после столь неожиданного «отъезда» босса в сторону госпиталя Косьмы и Дамиана. И дело тут даже не в верности, с этим-то Юрий давно уже не обольщался. Просто люди имеют свой предел, предел веры и безумия, на которые способны. Так к чему тут осуждать этих низколетающих? Юрий остался как последний ронин (он не представлял, что это значит, но слово, подсказанное Шатуном, ему понравилось), и в своё время он наберёт ещё таких же ронинов. Благо их немало осталось по свету, догадывающихся, что где-то в вечных водах плывёт прекрасный белый пароход «Октябрьская звезда» и его заботливый хозяин с рыжеватыми усами и добродушной лукавинкой в глазах, хозяин, чья несокрушимая воля создала мир канала.
Юрий снова ухмыльнулся: какой патетичный и одновременно ироничный строй мыслей – это новое ощущение надо будет распробовать на вкус. Давно уже он не чувствовал себя так легко. Это, конечно, незримое присутствие Шатуна вернуло его к жизни.
«Вот что значит быть Шатуном, – с ликующей лёгкостью пронеслось в голове, и тут же добавилась новая фраза. – И вот что значит быть Юрием Новиковым!» И теперь картинка дополнилась, всё встало на свои места. Как прекрасен мир, сколько в нём интересных, по-настоящему стоящих дел! Но…
«Тени должны ожить», – сказал ему Шатун.
Юрий, конечно, не осуждал этих безвольных перепуганных людей, но станцию им удалось усыпить. Великую-и-Загадочную насосную станцию «Комсомольская». Лишь монотонный гул машин. Что-то было не так, неправильно в этом расколдованном звуке, он снижал градус восторга.
«Эх, бескрылые вы мои, – всё-таки осуждающе подумал Юрий неизвестно о ком, – совсем разучились летать». И капризно поморщился – ведь станция действительно спала.
Тени должны ожить. Как? Почему? Что это значит? Кое-что Шатун всё-таки скрывает от него, а такое не годится между партнёрами.
– Эй? – тихо позвал Юрий Новиков.
Лишь гул, скучный механический звук. И никакой тайной музыки.
– Эй, парень Боб? – снова попробовал он. – Джимми-бой? Чёрный человек?!
И почувствовал себя кем-то вроде самозванца.
– Парень Боб?..
Юрий прислушивался, пытался уловить хоть какой-то знак, но тени великих молчали. Шатун что-то скрыл от него, а так не пойдёт.
– Эй, Громила! – потребовал Юрий Новиков.
«Я здесь», – тут же отозвался Шатун.
«Так-то лучше», – подумал Юрий, пытаясь утаить от Шатуна эту свою мысль. Тот молча ждал, но Юрий вдруг понял, что ничего утаить не удалось, – было в этом ожидании что-то насмешливое. И когда Шатун заговорил, Юрий Новиков понял, что не ошибся:
«Малыш, ты и вправду, как раскрытая книга. Тебе не мешает укрепиться духом. А то смотри, – смешок, – я ведь могу и передумать».
– И что?!
«Хочешь обратно? В свою берлогу лузера, и жалеть до конца жизни о том, чего не сделал?»
– А ты хочешь остаться в дурке? – огрызнулся Юрий. – В виде овоща?! – вздохнул. – Ладно, Громила, проехали.
В ответ молчание. Какое-то тяжёлое, маслянистое. Юрий Новиков обнаружил, что его рука почему-то пролезла в карман широких брюк, хотя его ничего там не интересовало.
– Эй?! Да ладно, я пошутил…
Молчание. И вдруг что-то качнулось в его голове, такое же маслянистое, выступило из тени, какое-то присутствие: мгновенная боль в висках и… голос Шатуна: «не зови меня больше Громилой».
– Что?
«Вынужден преподать тебе урок. Чтоб ты прояснил характер наших взаимоотношений. А заодно укрепился духом».
– О чём ты?
«Ты уже понял. Вытаскивай. Чёрная метка, – вновь смешок. – От меня. Будет тебе так легче».
