Наталья Александрова - Табакерка Робеспьера
– Забирайте свою коробочку! – проговорил он, отодвинув табакерку к краю прилавка. – Мы такое не покупаем!
– Как не покупаете?! – засуетилась Анна. – Вот же у вас стоят такие! Чем моя хуже?
Она почувствовала в голосе продавца какую-то слабину и неуверенность и осмелела, решила, что ни за что не уйдет из магазина без денег.
– Значит, если пришел простой человек – так сразу не берешь! – продолжала она, набирая обороты. – Значит, если одинокая женщина, так ее всякий норовит обидеть!
Мужчина, разглядывавший монеты, забеспокоился, взглянул на продавца.
Леша подумал, что скандальную тетку непросто будет выпроводить. А может, купить у нее табакерку, да и дело с концом? Заплатить малые деньги, а продать подороже, ничего не сказав Старику, и положить разницу себе в карман...
– Ладно, не шумите! – проговорил он миролюбиво. – Раз уж вам так нужны деньги, так и быть, куплю у вас табакерку. Заплачу вам за нее две тысячи...
Анна насторожилась. Продавец явно пошел на попятную, но настоящую цену не предлагает, хочет ее обжулить. Нет, он ее еще не знает! Она своего добьется! Она у Ахмета на рынке всегда половину выторговать может, а этому шпингалету до Ахмета далеко!
– Сколько?! – переспросила она склочным визгливым голосом. – Две? Да я за две тысячи тебе и «будь здоров» не скажу! Надо же – так и норовит обжулить!
– А сколько же вы хотите? – поинтересовался Леша.
– Три! – выпалила Анна.
– Ладно, пусть будет три! – Леша вздохнул и отсчитал деньги. – Только шуметь не надо! У нас место тихое, приличное...
Анна вышла из магазина, весьма довольная собой.
Выторговала у жулика лишнюю тысячу, плохо ли? Теперь хватит заплатить за квартиру, хотя бы за один месяц, да еще немножко останется, можно будет конфет купить. Она в ларьке у метро видела очень хорошие недорогие конфеты, называются «Инопланетянка»...
– Пусть контрреволюция точит свои ножи – меня это не пугает! Я готов тысячу раз умереть за свободу!
Оратор обвел взглядом зал Конвента – и тут же разразились оглушительные аплодисменты. Молодой человек в третьем ряду вскочил и закричал, перекрывая шум:
– Мы все готовы умереть вместе с тобой! Мы готовы умереть за тебя, Робеспьер!
– Какой успех! – проговорил Жан-Поль Лесаж, повернувшись к соседу. – Однако как этот Робеспьер умеет подчинить себе слушателей! Иногда мне кажется, что он владеет какой-то магической властью, каким-то секретом...
– При чем тут магия? – возразил депутат от Лилля. – Робеспьер искренне предан делу революции, поэтому его слова находят такой отклик в сердцах слушателей.
– Помнится, год назад вы считали его вульгарным провинциалом? – Лесаж прищурился, пристально взглянул на собеседника.
– Я?! Никогда в жизни! – воскликнул тот. – Я почувствовал величие Робеспьера, едва только увидел его! А вот вы, насколько я помню, говорили о нем неодобрительно и даже собирались уехать в Англию.
– Я?! – Лесаж испуганно огляделся по сторонам. – В Англию, в это гнездо контрреволюции?! Вы меня с кем-то перепутали! У меня никогда и в мыслях не было ничего подобного! Все знают, что я – истинный патриот и подлинный революционер!
Максимилиан Робеспьер шел к выходу из зала, высоко вскинув голову. Казалось, он не замечал провожавших его восторженных взглядов, не слышал приветственных голосов. Впереди него поспешал юный Сен-Жюст, расчищая дорогу для Учителя.
Вдруг Робеспьер остановился.
Он заметил среди депутатов Конвента рослого круглолицего человека с мрачным взглядом.
– Здравствуйте, Анрио! – приветствовал он здоровяка. – Как вам понравилась моя сегодняшняя речь?
– Пустословие! – резко ответил тот. – Побрякушки для легковерных простаков! Если вы думаете, что меня так же легко одурачить, как эту толпу... Я старый солдат, стреляный воробей, и меня на мякине не проведешь!
– Я удивлен вашими словами! – воскликнул Робеспьер. – Мы с вами оба – подлинные борцы за революцию, отчего же вы относитесь ко мне столь предвзято? Заходите как-нибудь ко мне на улицу Сент-Оноре, поговорим...
– Я вижу вас насквозь! Не думайте, что меня можно сбить с толку красивыми словами!
– У меня и в мыслях этого не было! Ну же, не смотрите так мрачно! Возьмите понюшку табаку!
Робеспьер достал из кармана скромную табакерку, протянул ее собеседнику. Анрио машинально запустил пальцы в табакерку, втянул носом табак. На лице его проступило удивление.
– Хороший табачок! – проговорил он изменившимся голосом. – Очень хороший! Где вы его берете?
– Мне подарил его старый друг, – ответил Робеспьер уклончиво. – Ну так что – зайдете ко мне?
– Непременно. – На губах Анрио заиграла улыбка. – В самом деле, ведь мы оба служим революции...
Сен-Жюст удивленно и ревниво прислушивался к разговору.
Когда Робеспьер простился с Анрио и двинулся дальше, юноша спросил его:
– Учитель, почему вы уделяете такое внимание этому неотесанному мужлану?
– Потому, мой друг, что этот, как вы выразились, неотесанный мужлан имеет огромное влияние на санкюлотов, на всю эту городскую бедноту, которая заполняет улицы Парижа. По его приказу на площади может собраться двадцать тысяч голодранцев, а это – огромная сила!
За прошедший год Максимилиан Робеспьер из никому не известного провинциального адвоката превратился в знаменитого оратора, каждое слово которого, затаив дыхание, ловили депутаты Конвента, в одного из вождей революции. Но как и вначале, он жил в скромной, бедно обставленной комнате, которую снимал у столяра Дюпле на улице Сент-Оноре.
Правда, теперь по вечерам он возвращался домой не один: после нескольких покушений на его жизнь Робеспьера провожали молодые соратники во главе с преданным Сен-Жюстом или Камиллом Демуленом.
Вот и теперь рядом с Максимилианом шагал Сен-Жюст. Стараясь и это время истратить с пользой, как будто зная, предчувствуя, что он умрет молодым, Сен-Жюст расспрашивал Робеспьера о его встрече с Жан-Жаком Руссо:
– Каким он был, Эрменонвильский затворник?
– Очень естественным, – не задумываясь, отвечал Робеспьер. – Мне не приходилось встречать настолько естественных людей. Для него не было ничего важнее свободы.
– Жаль, что он не дожил до свободы! – воскликнул Сен-Жюст. – Всего двенадцать лет!
– Он дожил до свободы, – возразил Робеспьер. – Свобода была всегда с ним, она была в его душе...
