Питер Джеймс - Пророчество
– Я?
Он нежно прижал ее к себе.
– Да.
Она повернула к нему лицо и улыбнулась:
– О нет. Я самая обычная. – Фрэнни погрузилась в пристальную голубизну его глаз и почувствовала силу рук Оливера.
– Да, ты потрясающая, – повторил он. – И очень красивая. – Он крепче прижал ее к себе.
Кровь стучала в висках Фрэнни, девушку охватило желание. Оливер разжал объятия и подошел к стеклянной витрине, она последовала за ним.
– Спасибо, – произнесла Фрэнни. – Ты тоже очень милый.
Их плечи соприкасались, и между ними вновь царили такая же умиротворенность и легкость, как и накануне вечером, когда они покидали ресторан.
На стене над ними висел портрет мужчины в одежде XVII века. Выражение лица было холодным и надменным. Тонкие губы плотно сжаты в инквизиторской усмешке. Волосы, доходящие до плеч, безукоризненно причесаны в стиле короля Карла, а маленькие, словно детские руки прижимают к груди книгу. Ту самую книгу, догадалась Фрэнни, которая лежит в витрине под стеклом на бархатной подушечке. Книга была написана от руки, выцветшими чернилами, на чем-то вроде плохо сохранившегося пергамента. Почерк было совершенно невозможно разобрать, даже при хорошем освещении. Вдобавок Фрэнни не поняла, на каком языке это написано.
Оливер подошел к ней, и его тень упала на стекло и покоящуюся под ним книгу.
– Это единственная вещь, которую я предпочел бы не иметь.
– Эта книга?
– Да.
– Почему? Что это?
Снаружи к витрине была приклеена табличка с машинописным текстом:
«Малефикарум. Ок. 1650 года н. э.».
– Руководство по проведению сатанинских обрядов. Считается, что оно написано на человеческой коже.
– Серьезно?
– В нашей семье всегда в это верили. Не имею представления, правда это или нет.
Она наклонилась вперед, чувствуя нездоровый интерес. Книга была настолько же искусно сделана, насколько ужасна. Фрэнни вгляделась в структуру материала: сплошные мелкие складочки, все омерзительного темно-коричневого цвета. Преодолев отвращение, она наклонилась ниже, стараясь тщательнее рассмотреть книгу. Фрэнни уже видела предметы культа диких племен с фрагментами засушенной человеческой кожи мумий. Она обычно выглядела именно так, похоже на эту.
– Ты когда-нибудь пробовал отдать это на анализ?
– Нет.
– Я могу устроить это.
На его лице отразилось волнение.
– Не уверен, что хочу это точно знать. Это кровавая дьявольская вещь, чем бы она ни была. Я никогда даже не трогал ее и не собираюсь.
– А какова ее история?
– Ее написал один из моих предков – второй маркиз. – Он кивнул на портрет.
– Это он?
– Да. Лорд Фрэнсис Халкин.
– Тот единственный, который не похоронен в фамильной часовне?
Он нахмурился:
– Откуда ты знаешь?
– Эдвард рассказал мне, когда мы были там.
Он помрачнел.
– Это был жестокий, ужасный во всех отношениях человек. – Он с опаской взглянул на книгу. – Он занимался колдовством. Черной магией. И еще множеством разных вещей. Он был в некотором роде последователем Жиля де Реца.
– Имя мне знакомо. Кто это?
– Один довольно неприятный француз, который любил заниматься сексом с маленькими мальчиками, перерезая им горло во время полового акта.
Оливер отошел, и его тень, скользнув по страницам книги, на мгновение создала иллюзию, будто кожа дышит. Фрэнни в смятении отвернулась, не в силах больше даже стоять у витрины. Пол под ее ногой скрипнул.
Оливер засунул руки в карманы. Солнечный свет казался каким-то неуместным в этой комнате. Она последовала за неторопливо шагающим Оливером.
– Говорят, что Жиль де Рец убил более девятисот мальчиков – самый страшный маньяк-убийца за всю историю человечества. Я не знаю, сколько убил второй маркиз. Равно как и не знаю, на чем он написал свою книгу. – Он остановился и повернулся к ней. – Я никогда не воспринимал болтовню об аристократии всерьез. Среди наших предков праведников нет.
– Полно обычных людей, которые тоже не слишком хороши, – заметила Фрэнни. – Множество обычных людей принимали участие в зверствах. Видел бы ты те орудия, которые я рассортировываю в музее. Штучки типа усыпанных драгоценными камнями индийских кастетов с приспособлениями для отрезания ушей. Как ты думаешь, отрезание ушей движет человечество вперед?
– Да, поскольку мешает носить плееры с наушниками.
Она прыснула со смеху, затем оглянулась на витрину:
– Почему ты хранишь эту книгу здесь? Почему не продашь ее в музей?
Он пожал плечами:
– Это часть наследия дома, нравится это мне или нет. Здесь полно других вещей, от которых я не в восторге. Хотелось бы спихнуть куда-нибудь хоть часть старых скучных портретов и купить несколько современных картин – поддержать молодых художников. Но люди хотят видеть на этих стенах историю рода. – Он снова двинулся вперед. – Книга привлекает посетителей; у нас бывают разные типы, интересующиеся оккультизмом и способные проехать сотни миль только для того, чтобы взглянуть на нее, – она упоминается во многих справочниках. Я получаю по два-три письма в год от новоявленных групп с призывом сжечь ее.
Покинув галерею, они направились в столовую. На круглом столе красного дерева стояли обеденные приборы.
– Вот здесь мои предки, должно быть, обедали в интимной обстановке.
– Интимный обед на шестнадцать персон? – сострила Фрэнни, сосчитав число мест.
– Стол можно раздвигать и сдвигать.
На каждой из четырех стен висело по картине. На одной, привлекшей внимание Фрэнни, был изображен мужчина, имевший сильное фамильное сходство со вторым маркизом. Его лицо было немного полнее, но в нем была та же надменность; глаза глядели как-то по-лисьи хитро.
– Это третий маркиз, – произнес Оливер. – Лорд Томас. Он выдал своего брата, второго маркиза, Кромвелю и унаследовал титул.
Фрэнни разглядела самодовольство на лице мужчины и уже не удивлялась тому, что сказал Оливер.
– Это произошло в гражданскую войну.[10] У семьи был дом в Лондоне, потом уничтоженный во время Великого пожара. Так вот, из дома тянулся подземный ход к Темзе, и, как гласит предание, второй маркиз позволял роялистам укрываться там в обмен на то, что они поставляли ему мальчиков.
– А что с ним стало?
Глаза Оливера блуждали по комнате.
– Ему сделали «горячий ошейник».
– Что это значит?
– То же самое, что случилось с Эдуардом II. Раскаленную докрасна кочергу засовывают в задний проход. Раньше это был очень удобный способ убийства: не остается никаких видимых следов.
Фрэнни поежилась. Она была рада, что не обнаружила в Оливере никакого сходства с портретом. Она снова взглянула на круглый стол, отгороженный малиновым канатом от посетителей, желающих поживиться столовым серебром.
– Вы пользуетесь этой комнатой?
– Очень редко. Когда-то мы время от времени устраивали здесь банкеты для американских туристов.
– А мы не могли бы сегодня поесть тут? – задорно спросила Фрэнни.
Оливер был удивлен:
– А ты хочешь?
– По-моему, это было бы изумительно!
Он уловил ее настроение:
– Конечно!
– Мне кажется, замку это понравится – то, что столовая вновь используется.
Оливер встал на колени и полез под стол.
– Боюсь, что я забыл, как он сдвигается.
Фрэнни заметила фамильный герб, отчеканенный на серебряных солонках и на ручках ножей и вилок. Такой же герб, только побольше, был в центре каждой тарелки, и на развернутом свитке четкими золотыми буквами был выведен девиз Халкинов. «Non omnis moriar».
Эта надпись вновь вызвала у нее предчувствие беды, как и тогда, когда она прочитала ее над дверью. Весь я не умру. Гораций. Они проходили это изречение в школе, изучая Горация. Но оно встречалось ей и еще где-то. Фрэнни вновь прочла девиз. Какая-то мысль всплывала из подсознания, но она никак не могла ухватить ее – словно ребенок дразнил ее и тут же прятался за дерево.
Как Эдвард. Она вздрогнула, внезапно вспомнив странный вопрос, который он задал, держа в руке окаменевшую устрицу. Как ты думаешь, Фрэнни, мертвые всегда остаются мертвыми?
Non omnis mortar. Она произнесла про себя эти слова на латыни, потом перевод, вглядываясь в стальные глаза третьего маркиза, как будто он мог подстегнуть ее память. Как будто он мог объяснить, почему эта фраза вызывает в ней такой глубокий безотчетный ужас.
Язычки пламени трепетали над серебряными подсвечниками, наклонялись в потоке воздуха, и сотни их отражений вспыхивали в унисон на полированных гранях хрустальных бокалов.
Фрэнни надела поверх рубашки еще пуловер, но все равно чувствовала бодрящую прохладу ночного воздуха. Оливер сидел напротив нее за столом красного дерева, сдвинутым до нормальных размеров. Он выглядел расслабленным, рукава джинсовой рубашки были закатаны, бокал он держал в ладонях. Волосы спадали на лицо Оливера, но он даже не пытался их поправить. На столе стояла бутылка с ленточкой, обернутой вокруг горлышка, и красное вино в бокалах имело легкий коричневый оттенок. На этикетке значилось: «Жеврэ-Шамбертэн, 1971».
