Абрахам Меррит - Корабль Иштар
— Я знаю, что вы лжете, Дахут. Не вы освободили меня от рабства.
— Я не это имела в виду… и я не лгу… и хочу испытать вас.
Она медленно двинулась ко мне. Я держал нож наготове. Она сказала:
— Убейте меня, если хотите. Я не очень люблю жизнь. Все, что я люблю, это вы. Если вы меня не любите, убейте.
Она была близко, нож коснулся ее груди. Сказала: «Ударьте, и покончим с этим».
Рука моя упала.
— Я не могу убить вас, Дахут!
Глаза ее смягчились, лицо стало нежным, но за этой нежностью скрывалось торжество. Она положила руки мне на плечи, потом один за другим поцеловала рубцы от хлыста, говоря: «Этим поцелуем я прощаю… и этим прощаю… и этим».
Протянула ко мне губы. «Поцелуйте меня, Алан, и скажите, что прощаете меня».
Я поцеловал ее, но не сказал, что прощаю, и не выпустил нож. Она с дрожью прижалась ко мне, прошептала: «Скажите… скажите…»
Я оттолкнул ее от себя и рассмеялся. «Почему вам так нужно прощение, Дахут? Зачем вам мое прощение перед тем, как ваш отец убьет меня?»
— Откуда вы знаете, что он хочет вас убить?
— Я слышал, как он требовал моей крови только что. Торговался с вами из-за меня. Обещал замену, которая гораздо больше удовлетворит вас. — Снова я рассмеялся. — Мое прощение — обязательная часть этого воплощения?
Она, задыхаясь, ответила: «Если вы слышали, то слышали и то, что я вас не отдала ему».
Я солгал. «Нет, не слышал. Именно тогда ваш слуга вынудил меня убить его. Когда я освободился, чтобы снова подслушивать, точнее говоря, вернулся, чтобы перерезать горло вашему отцу, прежде чем он перережет мое, он ушел. Вероятно, сделка была заключена. Отец с дочерью объединились для достижения одной цели, начали готовить погребальный пир — меня самого, Дахут, накрывать брачный стол. Бережливость, бережливость, Дахут!»
Она съежилась под моими насмешками, побледнела, произнесла приглушенно: «Я не договаривалась. Я не позволю ему забрать вас».
— Почему?
— Потому что люблю вас.
— Но зачем вам нужно мое прощение?
— Потому что я вас люблю. Потому что хочу стереть прошлое, начать все заново, любимый.
На мгновение и у меня появилась двойная память, как будто я эту сцену уже проделывал в мельчайших подробностях: я понял, что это было во сне о древнем Исе, если это был сон. И, как и тогда, она шептала жалобно, отчаянно: «Ты мне не веришь, любимый… как мне заставить тебя поверить?»
Я предложил: «Выбирай между отцом и мной».
— Но я уже выбрала, любимый. Я сказала тебе… — и прошептала: — Как мне заставить его поверить?
Я ответил: «Положи конец… его колдовству».
Она презрительно сказала: «Я его не боюсь. И больше не боюсь того, кого он пробуждает».
Я сказал: «Но я боюсь. Покончи с его колдовством».
Глаза ее сузились, на мгновение она задумчиво взглянула на меня.
Медленно сказала: «Для этого есть только один способ».
Я молчал.
Она подошла ко мне, притянула мою голову и взглянула мне в глаза.
— Если я это сделаю… ты простишь меня? Будешь любить меня? Никогда не бросишь меня… как ты некогда сделал… давным-давно, в Исе… тогда я тоже выбирала между отцом и тобой?
— Я прощу тебя, Дахут. И никогда не покину тебя, пока ты жива.
И это было правдой, и я замкнул свой мозг, чтобы она не могла прочесть моей решимости. И снова, как некогда в Исе, я взял ее на руки… и страсть к ее губам, к ее телу потрясла меня. Я почувствовал, как слабеет моя решимость. Но жизнь, пришедшая ко мне от Элен, была неумолимой, безжалостной, непреклонной… только женщина, которая любит мужчину, может ненавидеть так другую женщину…
Она разжала руки. «Оденься и жди меня здесь». И вышла.
Я оделся, но нож из, рук не выпустил.
Глава XXI
Последняя жертва
Занавес, скрывавший тайный проход, дрогнул, и Дахут появилась в комнате. На ней старинная зеленая одежда, зеленые сандалии, пояс не золотой, но украшенный камнями, в которых меняющийся цвет волны, а на голове венок из морских цветов. На запястье серебряный браслет с черным камнем, на камне алый треножник, символ призывного имени морского бога. Она похожа на дочь бога моря… может, так оно и есть.
Я почувствовал, как слабеет моя решимость. Она подошла ближе, и я посмотрел ей в лицо. Она не улыбалась, рот ее был жесток, и дьявольские огоньки плясали в глазах.
Она подняла руки и пальцами закрыла мне глаза. Прикосновение ее пальцев подобно морской пене.
— Пошли! — сказала она.
Призраки старого дома шептали: «Иди с ней… но берегись!»
Тени шептали: «Иди с ней… но берегись!»
Берегись Дахут… Рука моя крепче сжала рукоять ножа.
Мы вышли из дома. Странно, как ясно я все вижу. Небо затянуто тучами, воздух туманный… Я знал, что сейчас темная ночь, но каждый камень, каждый куст, каждое дерево были как будто освещены собственным светом. Дахут шла на расстоянии десяти шагов передо мной, и я никак не мог сократить это расстояние, как ни старался. Она двигалась, как волна, и вокруг нее образовался слабый бледно-зеленый нимб, как неяркое свечение которое иногда в темноте окутывает волны.
Тени вокруг нас раскачивались, переплетались, плыли друг к другу и друг от друга, как тени большого дерева, раскачиваемого порывистым ветром. Тени следовали за нами, шли по бокам, раскачивались перед нами, но отшатывались от Дахут; и никогда тени не вставали между мной и ею.
Дубы, окружавшие стоячие камни, слабо светились. Но это не огни святого Эльма. Устойчивый, красноватый блеск, как от неподвижного огня. Пения я не слышал.
Дахут не пошла к дубам. Направилась к той скале, которая закрывала стоячие камни со стороны моря. Скоро тропа поднялась на вершину скалы, и передо мною открылось море. Мрачное и темное море, с длинными медленными волнами, падающими на берег.
Тропа привела на вершину, которая на целых двести футов поднималась над волнами. Неожиданно Дахут оказалась на самом верху, она протянула руки к морю. С ее губ сорвался призыв, низкий и нечеловечески прекрасный; в нем слышалась тоска крика чайки, вздохи волн над немыслимыми, неиспорченными глубинами, пение морских ветров. Голос самого моря доносился из горла женщины, но при этом он не утратил своих нечеловеческих качеств и не приобрел человеческих.
Мне показалось, что волны на мгновение застыли, прислушиваясь к этому призыву.
Снова она испустила зов… и еще раз. А потом поднесла руки ко рту и выкрикнула слово… имя.
Из моря, издалека, донесся ревущий ответ. Длинная белая полоса пены устремилась из тьмы, огромная волна, на вершине которой метались сотни грив рассерженных лошадей. Волна ударила о берег и разбилась.
