Мария Барышева - Дарители
Баскакова в комнате не было. Трое мужчин, включая Шевцова, расположились на стульях, еще двое встали возле стены, словно часовые. Все глаза были устремлены на Виту, и даже уставившись в пол, она на перехлесте этих внимательных взглядов чувствовала себя очень неуютно. На несколько минут комнату заполнила абсолютная тишина, такая тяжелая и гнетущая, что Вите вдруг захотелось завизжать и разбить эту тишину вдребезги.
— Часовня для почетных погребений? — осведомилась она громко, глядя в пространство между двумя охранниками, но ее голос из-за плохой акустики прозвучал тускло и невыразительно, будто механический. Никто ничего не ответил, и выражение лиц смотревших на нее не изменилось, только в глазах Шевцова на мгновение промелькнуло что-то похожее на раздражение, да один из охранников с воспаленными глазами — тот самый, который не так давно получил в лицо хорошую порцию нашатыря — едва слышно хрустнул суставами пальцев.
Дверь отворилась, и в комнату вошли двое. Одним из них был Баскаков. Второго Вита не узнала. Его левая рука была кое-как перевязана, волосы на голове опалены, на перепачканном копотью лице виднелось несколько ожогов, словно человек явился сюда прямо с сильнейшего пожара. От него ощутимо и неприятно тянуло горелым, а френч был испещрен пятнами, в происхождении которых сомневаться не приходилось. Полной противоположностью внешнему виду человека было выражение его лица — оно так и лучилось счастьем, и, взглянув в его светлые, диковатые глаза, Вита подумала, что он сумасшедший — кроме того, сумасшедший, совсем недавно совершивший убийство.
Сидевшие поспешно вскочили, но смотреть продолжали на Виту. Посмотрел на нее и обожженный человек, и в его глазах блеснуло узнавание.
— А-а, это хорошо, очень правильно, — сипло сказал он и, качнувшись, побрел к освобожденному для него стулу.
При звуке его голоса, Вита ожила и резко выпрямилась на диване. Отчетливо, как будто это произошло несколько минут назад, возникла перед ней разгромленная «Пандора», холодный пол, навалившийся на спину мертвец, три темных силуэта в дверном проеме и пронзительный страшный крик.
Не подходи ко мне!!! Это не я!!! Я здесь не при чем… Когда он узнает, он убьет тебя, ясно?!! Не смей меня трогать! Уберите его! Уберите его!..
Шевцов продемонстрировал великолепную реакцию, ловко поймав в прыжке взметнувшееся с дивана тело. Вита бешено забилась в его руках, выкрикивая в адрес испуганно отпрянувшего Сканера такие изощренно-красочные ругательства, что один из охранников присвистнул с явственным восхищением и сожалеюще шепнул коллеге, что надо было прихватить с собой записную книжку.
Шевцов с размаху усадил Виту на диван, больно ткнул пистолетом ей в подбородок и, приблизив лицо, усеянное бисеринками ее слюны, негромко, но выразительно сказал:
— Не делай так больше. Усекла?
Вита сузила глаза, но, тяжело дыша, замолчала. Сканер, прижимая здоровую руку к груди, повернулся к Баскакову.
— Витя, позволь мне… — он шагнул вперед почти решительно, с ненавистью глядя на видневшееся из-за широкой спины Шевцова лицо Виты, скалившей зубы, точно взбешенная кошка. — Из-за тебя он избил меня… хотел убить… Это ты отдала ему письма… рассказала все… и Яну… мою Яну… из-за тебя… Не отпускай ее… я сейчас…
Но Шевцов тут же выпрямился и отошел к стене, глядя на Сканера с таким же раздражением, с каким прежде смотрел на Виту. Сканер же резко развернулся на полпути, подошел к стулу и сел, поглядывая на Виту, которая, морщась, потирала подбородок. Она же, не отрывая глаз смотрела на дверь, из-за которой доносились приближающиеся шаги.
Вскоре дверь распахнулась, и в комнату в сопровождении охранников ввалились Слава и Андрей — буквально ввалились, услужливо подтолкнутые сопровождавшими. Левый глаз Славы почернел и закрылся, скула была разодрана, рубашка висела клочьями, и в общем вид он имел весьма плачевный, но шел сам, ровно, глядя перед собой с досадой грубо оторванного от дум отшельника. Он поддерживал Андрея, который шатался, как пьяный, и его опущенная голова вяло моталась из стороны в сторону. От левого виска до шеи протянулась широкая полоса засохшей крови, а руки в отличие от Славиных, были скованы за спиной наручниками.
Вита снова вскочила, но на этот раз Шевцов не стал ее останавливать. Никто не заметил его удивленного взгляда. Он отправлял сюда Схимника совсем не в таком состоянии и не похоже было, чтобы он прикидывался. А ведь Шевцов запретил его бить — особо это отметил. Получается, Баскаков отдал приказ в обход него и позвонить на дачу он мог только в единственный промежуток времени — когда находился в палате дочери. Шевцов не питал к Схимнику никаких теплых чувств, разве что уважал за профессионализм и справедливость, да еще за то, что, по слухам, он грохнул-таки психованного Ляха. Более того, в свое время Шевцов даже порадовался предательству Схимника, повысившему Сергеева и его самого, хоть и был удивлен. Но Шевцов был бойцом старой закалки, и то, что здесь происходило, начинало ему не нравиться. Это было неправильно.
— Присаживайтесь, господа! — с легкой усмешкой пригласил Баскаков. — Прошу вас!
Вита помогла Славе усадить Андрея на диван. Он тяжело откинулся на спинку, не подняв головы, потом слегка покосился влево, и Вита подхватила его.
— Они его чем-то на-накачали, — пробормотал Слава, придерживая Андрея за плечи. — Он что-то совсем плох.
— Андрюша, — шепнула Вита, осторожно приподнимая его голову. Негоже было показывать свои чувства на потеху этому сборищу уродов, она почти чувствовала кожей их ухмылки, но сейчас на это было наплевать. Вита прижалась к нему, ее пальцы нежно гладили выкрученные в суставах руки, обритую голову, губы скользили по заросшим бородой щекам, по закрытым глазам, беззвучно всхлипывая, задыхаясь, она просила у него прощения. Слава, чуть пригнувшись вперед, передвинулся на диване, стараясь загородить их, и, криво улыбаясь разбитыми губами, поглядывал на Баскакова и его команду с почти мальчишеским вызовом.
Веки Андрея поднялись. Секунду он смотрел на Виту и, казалось, не узнавал. Потом его глаза прояснились, и она впервые в жизни увидела в них ужас.
— Я же… просил тебя… — негромко сказал он, и его лицо исказилось в гримасе злого, безнадежного отчаяния — только на секунду, мышцы лица тут же обмякли, отказываясь повиноваться, и все эмоции утонули в выражении сонного и какого-то старческого равнодушия. Он качнулся вбок и прижался лбом к ее лицу. — Я же… просил… что ж ты натворила, глупая?.. Я так надеялся, что тебя…
— Прости, прости, дура я! но я должна была… понимаешь, должна!.. я… ох!.. — она задохнулась, изо всех сил пытаясь держать себя в руках. Если она сейчас раскиснет, Андрею будет только хуже.
