Дмитрий Ахметшин - Ева и головы
Тракт оказался достаточно старым. Корни, как земляные черви, взращенные дождём, что идёт от начала времён, корчась, выползали на дорогу. Глядя на покачивающийся впереди круп ослика, Ева ожидала с каждой секундой, что эти корни схватят его за задние ноги, и вздрагивала, когда особенно крупная капля ударяла её по макушке.
Кожа покрылась мурашками, а потом обросла коричневой шкурой, похожей на кожу какого-то земноводного. Тепло мало-помалу окутало тело, и девочка стала представлять, будто какой-то змий поглотил её, оставив торчать наружу только лицо, и теперь медленно переваривает. От таких мыслей стало немного не по себе, но, во всяком случае, не холодно и не влажно. Тем более что в этой змеиной коже можно опознать одеяло тёмной шерсти, что неопрятной грудой лежало в глубине повозки. Откуда оно взялось на плечах, Ева не имела ни малейшего понятия. Эдгар не шевелился, позволяя дождевым каплям неспешно, как им заблагорассудится, сползать по щекам и переносице. По всему видно, что штука эта сама захотела сохранить в тощем детском теле тепло. Ева горячо про себя поблагодарила неведомого покровителя.
Вокруг один лишь лес. Тракт крался, будто вор, бряцая плащом из сломанных колёс, валяющейся в канаве рваной сбруей, отвалившимися подковами. Где-то там, под ними, быть может, спят чьи-то кости.
Вороны скакали по веткам вязов, роняя на головы проезжающих целые водопады капель. Ещё немного, и эти чёрные птицы окончательно сольются с небесами.
— Куда он ведёт? — спросила Ева, имея ввиду тракт.
— В Рим, — коротко ответил Эдгар.
— Мы туда попадём?
— Может, мы едем в противоположную сторону.
— Как же нам узнать, куда мы едем? — спросила Ева.
— Незнамо. Просто ехать, и всё. Человек-цирюльник ехал по разным трактам в разных направлениях, и ни разу не достиг Рима. Может, его и не существует.
Древний величественный город сейчас совершенно точно существовал — Ева видела его своим особенным внутренним зрением, которым привыкла рассматривать сказки. Она видела улицы, по которым бродили львы и ещё какие-то звери, звери о хрупких ногах и с длинными шеями, видела созревающие финики на деревьях, и как солнце кладёт свои поцелуи на брусчатку. Солнце такое яркое, что в тени от вещей и живых существ, казалось, можно вымазать палец. Дома больше похожи на кусок сыра, чем на крепости: они без стёкол или ставень, без дверей, у иных вместо крыши настил из пальмовых ветвей. Людей Ева не видела, но они пригодились бы сейчас меньше всего: хочется прогуляться по такому, пустынному Риму, выпавшему из жизни общества человеческого, оброненного, как римский же денье, в дорожную пыль.
— Он существует! — сказала Ева, утерев рукавом текущие сопли. — Ты не достиг его потому, что в него не веришь. Попробуй зажмуриться и представить… солнце там… львы…
— Ни разу не видел львов, — по-прежнему меланхолично произнёс Эдгар. Он косился на Еву с каким-то поскучневшим испугом, как запертый в клетке голубь косится на кота. — Темнеет.
— В это время мы с братьями уже по кроватям, — удивлённо сказала Ева, заглядывая в реальный мир через окно одного из своих нагретых солнцем зданий.
Они остановились на ночлег, съехав к обочине тракта. Эдгар сказал, что нужно уехать глубже в лес, укрыться в листве и там заночевать, но ослик встал под кустом жимолости и не пожелал больше никуда двигаться. Пришлось освободить его от пут. Заканчивался самый длинный день в жизни маленькой девочки — не помнила она ещё ни одного дня, когда хотелось бы заново распробовать каждый кусочек, не глотать его, так, как глотала она, а разжевать и покатать на языке. Было холодно и непривычно весь день без крыши над головой, каждую минуту этого дня казалось, что вот-вот случиться что-то страшное, и только сейчас Ева внезапно поняла, что всё самое страшное уже случилось.
Эдгар, напротив, начал немного отходить от потрясения. Первым делом он распряг осла, потом с наслаждением потянулся, хрустя своими великанскими суставами. День давно уже клевал носом, веки его медленно опускались. В воздухе разлито молоко, и Ева пыталась им напиться, широко открывая рот.
Ехать весь день в повозке оказалось не так-то просто. Отсиженный, отбитый на кочках копчик ныл, губы потрескались от редких, но болезненных взглядов солнца и шершавых пальцев ветра. В голове остался какой-то ритм, что сопровождал их повозку на протяжении всего пути, и сколько ей не тряси, избавиться от него не получится. Ева задремала, положив под голову ладони, но её почти сразу разбудил звук выволакиваемых мешков.
— Не время спать, — тихо и торжественно сказал великан, и Ева увидела у него на руках знакомый кулёк. Он уже ощутимо попахивал. — Сейчас ты увидишь божью искру.
Он положил енота на край повозки, откинул край тряпицы, сказал:
— Смотри.
— Я ничего не вижу.
Ева почти смогла увидеть свой первый за сегодня сон, и какой-то дохлый енот — плохая ему замена.
Там, где путники встали на ночлег, нависал огромный дуб. Подошвами ног чувствовались покатые бока желудей, по стволу его бродили жуки-олени, которые ещё несколько лет назад вызвали у Евы живой интерес. Но самое главное — под этим дубом жила жирная тень, похожая на кисточку из беличьего хвоста, с которого стекала чернильная краска и капли дождя, который сюда почти не проникал. Великан перенёс свёрток с тельцем зверька в эту тень и велел Еве смотреть внимательнее (от нетерпения он даже притопывал ногами), и на этот раз она увидела, как тушка зверька слабо светится. В его развороченном животе словно поселились светлячки. Вытянув шею, девочка подползла поближе. Внутренности успели почернеть, какие-то съёжились, какие-то, напротив, увеличились. Ева не смогла понять, что конкретно светится, но личинок светлячков там, в животе, точно не было.
— Это и есть то, что проповедники и молитвословы называют душой, — тихо сказал Эдгар, и тряпица, словно занавес в уличном театре, снова скрыла от девочки чарующую картину.
— Да, это очень… очень красиво, — сказала она. — И такой свет есть в животе каждого из нас?
— Без сомнения. Когда человек жив, его сложно увидеть. Почти невозможно… хотя и сложно оставаться живым с развёрстым животом… но когда умирает — другое дело. Душа копит силы, чтобы пережить в мешке ангела длительное путешествие в чистилище. Вытягивает из сосуда, в котором она пребывала, все оставшиеся там силы.
— И что с ней можно делать?
И тут же спросила, сама не зная для чего:
— Какая она на вкус?
В полутьме казалось, что лицо Эдгара складывается из дубовых листьев, которые непрерывно шевелились от ветра. Кажется, будто оно готово было рассыпаться не то от раздражения, не то от ужаса в любую секунду.
