Елена Усачева - Большая книга ужасов 2013 (сборник)
Кроме консервов имелась крупа, заботливо ссыпанная в двадцатилитровые стеклянные бутылки, в основном рис и пшено. Макароны в таких же бутылках. Сухари в бутылках. Запасы серьезные, хватит надолго.
С водой дело обстояло хуже, всего несколько пластиковых бутылок. Впрочем, воду заменял компот. Его тоже оказалось много, десятки трехлитровых банок, я и считать не стал, яблочный, вишневый и еще из ягод, напоминавших сливы, только мелкие.
Кроме того, в подвале имелись две раскладушки, застеленные ватниками. Старинный приемник с выдвижной антенной, фонарик, дрова, печка и огромные залежи журнала «Здоровье».
А в самом дальнем углу, за старинной ширмой с глазастыми и языкастыми драконами, обнаружился даже туалет. Бабушки были на самом деле запасливые. Неясно, чего они опасались, по мне так ядерной войны. А может, обычной войны, трудно сказать. Или к концу света готовились, думали, наступит, а они тут отсидятся до лучших времен.
Одним словом, нам с этими бабушками очень повезло, и, надо признать, с концом света они не сильно ошиблись, а то и совсем не ошиблись, угадали. Только вот куда сами делись?
Я решил не задаваться пустыми вопросами, нам очень сильно повезло – есть где отлежаться. Значит, надо отлеживаться.
– Да… – протянул Костик и закрыл за собой лаз.
Он расправил раскладушки, одну для себя, другую мне.
– Посидим тут пару дней, – сказал Костик и почти сразу заснул.
Я уснул далеко не так быстро, прислушивался. Ни мышей, ни сверчков, ни какого-либо движения. И снаружи тоже. Тишина почти полная – на окраине поселка скрипело что-то деревянное – и все. Не люблю замкнутых пространств, но пару дней продержаться можно.
Но в подвале мы просидели гораздо дольше. Нога у Костика воспалилась изрядно, краснота поползла по сторонам от раны, распухла и ступня, и колено, и ходить он никак не мог. Я опасался, что с ним приключится заражение крови, но с заражением, похоже, пронесло, просто воспаление.
На третий день воспаление достигло пика, колено стало похоже на мячик, Костик скрипел зубами и терпел. Аспирин не помогал, других лекарств не было, Костик лежал, стараясь не шевелить ногой, потому что каждое движение сопровождалось болью. Иногда он впадал в сон, похожий на бред, и снова начинал рассказывать то, что я уже слышал – про отца, про его рацию и про то, что надо уходить на север, только на север.
Ночь прошла неспокойно, я опасался, что Костик начнет кричать и привлечет внимание, однако он не кричал, а только все шептал и шептал, иногда совсем неразборчиво, понятно было лишь слово «север», а под утро он и вообще замолчал, а лишь только скрежетал зубами.
А дальше все наладилось. Следующим днем жар почти спал, да и рана начала заживать, не очень быстро, но все-таки, она затянулась гладкой прозрачной кожей, и Костик стал выздоравливать, спал и ел, питался консервами.
Ну и я.
Питались мы, кстати, неплохо.
Огня Костик благоразумно не разводил, еду готовил следующим образом – с вечера наливал в термос кружку воды, всыпал кружку крупы и хорошенько взбалтывал. К утру крупа разбухала, и Костик вываливал ее в котелок, после чего смешивал с тушенкой. Получалось много, как раз на двоих, мы делили получившуюся бурду пополам и обедали. Плотно ели один раз в день, потом пили компот.
Компоты были кисло-сладкие и не очень насыщенные, вкусные, в компотах старушки явно знали толк. После каждого обеда я вскрывал банку, бережно, чтобы не раздавить стеклянное горлышко, после чего Костик разливал компот по кружкам.
А вечером грызли сухари, оказавшиеся неожиданно вкусными.
Остальное время Костик лежал на раскладушке, повернувшись к пробивающемуся из окна свету. Он пил аспирин и читал журнал «Здоровье». А мне было скучно. Читать я не мог, к тому же журнал «Здоровье» мне никогда не нравился, а потом я не хотел смущать Костика – думаю, картина читающей собаки ему не очень понравилась бы. Поэтому в основном я дремал. Я устроил лежку на кирпичном фундаменте, возле основания деревянной стены. Здесь иногда двигался воздух – как-никак сквозняк, и я мог улавливать внешние запахи. Снаружи не приносило ничего опасного – горечь далеких лесных пожаров, аромат зацветшего по второму разу шиповника, пыль, ничего живого. Мир остановился. Кроме нас с Костиком в этом мире был лишь паук, свивший паутину в углу, между банками с вареньем.
Ближе к вечеру Костик включал приемник и бродил по волнам. В эфире стоял треск, и лишь на длинных концах всплывали китайские переговоры, Китай продолжал существовать. Впрочем, это могло быть и записью.
Перед сном Костик разматывал бинт и протирал ногу водкой. Опухоль рассасывалась медленно, и температура держалась, пусть хоть и небольшая, я чувствовал это даже издали. Сделать ничего было нельзя, только ждать.
Мы и ждали.
Через неделю я начал ощущать некоторое психическое угнетение. От потолка, от полумрака, от всего, что случилось раньше. Возможно, клаустрофобия. Все-таки последние месяцы своей жизни я жил на просторе, дышал воздухом, и такой резкий переход в подвал пользой не обернулся.
Можно было попробовать выйти на воздух и осмотреть окрестности, но я не спешил – не хотелось оставлять следы, зачем лишний риск? Поэтому я по большей части лежал. Развлекался тем, что наблюдал за пауком, который наблюдал за мной. Разговаривал с Костиком. То есть это он со мной разговаривал, а я ему поддакивал – сопел или урчал. Так и беседовали.
Еще через неделю нога почти зажила. Костик, впрочем, ходил плохо, прихрамывал и не наступал на пятку, в таком состоянии соваться наружу не следовало определенно. Стоило посидеть в подвале еще недельку, лучше посидеть сейчас, чем остановиться потом, Костик тоже это понимал и стал лечить свою ногу сильнее. Обнаружил в запасах бутылку с какими-то настойками и стал три раза в день прикладывать из этих настоек компресс. Кроме того, он жевал сырую свеклу и на ночь обкладывал этой жвачкой.
Дни тянулись медленно, сквозь полумрак и сквозь сон, одинаково и спокойно, и вот в один из дней я проснулся от странного ощущения. Что-то в мире было не то, только я долго не мог понять, что именно.
Голова вот болела. Начала еще вчера, а сегодня продолжила, прямо с утра. Что-то саднило в центре лба, точно кто-то очень и очень упорный собирался просверлить мне переносицу. Я вспомнил, что ночью меня беспокоили странные звуки в доме. Он точно ожил, скрипел половицами, потрескивал стеклами, вздыхал печкой, уснуть под такую музыку удалось далеко не сразу. Но постепенно привык, а когда открыл глаза, то увидел, что свет, пробивающийся из окошка, поменялся. Обычно желтый и насыщенный, он сделался серым и равномерным, я поднялся из ватника и выглянул.
