Кларк Смит - Затерянные миры
Открытые ворота дома Намирры охранялись огромными тварями с малиновыми, как у индюков, серьгами. Эти полудраконы-полулюди склонились перед Зотуллой, когда он подошел к воротам, подметая серьгами, как кровавыми метлами, темные ониксовые плиты. И император прошел с Обексой мимо этих неуклюжих чудовищ, а мумии, скелеты и сто придворные последовали за ним. Вся процессия представляла собой необычайно пышное зрелище. Зотулла вошел в огромный зал со множеством колонн, где мрачные огни тысяч ламп рассеяли дневной свет, робко просочившийся сквозь открывшиеся двери.
Даже объятый страхом, Зотулла подивился огромному залу, который явно не соответствовал размерам дворца. Капители колонн терялись где-то в вышине, бесчисленные ряды столов ломились от яств. Все это было освещено светом ламп, но дальше зал погружался в темноту, как в беззвездную ночь.
В широких проходах между столами непрестанно сновали приближенные Намирры и множество странных слуг, как будто перед императором наяву предстала фантасмагория горячечного бреда. Трупы королей в истлевших одеждах, с червями, выглядывающими из глазниц, наливали вино, похожее на кровь, в кубки из опаловых рогов единорогов. Ламии с тремя хвостами и четырехгрудые химеры проходили мимо, неся дымящиеся блюда в бронзовых когтях. Собакоголовые демоны, изрыгая пламя, сновали туда и сюда, прислуживая гостям. Перед Зотуллой и Обексой появилась странная тварь с толстыми ногами и бедрами огромной негритянки и лишенным плоти костяком громадной обезьяны. И это чудовище пленило неописуемыми жестами своих костлявых пальцев, что император и его наложница должны следовать за ним.
Воистину, Зотулле показалось, что они проделали нескончаемо долгий путь по какой-то адской нечестивой пещере, пока не достигли конца зала. Здесь, в стороне от остальных, стоял стол, за которым в одиночестве сидел Намирра, освещаемый пламенем семи светильников в виде лошадиных черепов. Покрытый броней черный идол Тасайдона возвышался на гагатовом алтаре по его правую руку. А рядом с алтарем сверкало бриллиантовое зеркало, которое держали в когтях железные василиски.
Намирра поднялся и приветствовал их с торжественной и мрачной учтивостью. Его бесцветные глаза смотрели холодно, как далекие звезды, из глазниц, воспаленных от бессонных ночей, заполненных ворожбой и общением с демонами. На бледном лице губы были словно бледно-красный отпечаток на сухом пергаменте, а борода завивалась в тугие черные напомаженные локоны, ниспадавшие по ярко-красной одежде, словно черные змеи. Кровь застыла в жилах у Зотуллы, и сердце его замерло, словно заледенело. И Обекса, глядевшая на Намирру из-под опущенных ресниц, смущенная и напуганная, чувствовала необъяснимый ужас, который окружал этого человека, как величие — короля. Но несмотря на страх, ее снедало любопытство, каков он с женщинами.
— Добро пожаловать, о Зотулла, будь моим гостем, — сказал Намирра. Как будто железный похоронный колокол звучал в его бесцветном голосе. — Прошу тебя, садись к столу.
Зотулла заметил кресло черного дерева, стоявшее напротив Намирры. Другое кресло, поменьше, для Обексы, стояло по левую руку. Они сели, и все приближенные Зотуллы тоже уселись за столами, а пугающие слуги Намирры застыли, ожидая знака, чтобы прислуживать им, словно черти, поджидающие в аду грешников.
Черная, покрытая трупными пятнами, рука, налила для Зотуллы вина в хрустальный кубок. И на этой руке красовался перстень с печаткой, принадлежавшей императорам Ксилака, украшенный огромным огненным опалом, который был вставлен в рот золотой летучей мыши. Точно такой перстень Зотулла всегда носил на указательном пальце. Повернувшись, он увидел справа от себя фигуру, в которой узнал своего отца, Питаима, каким он стал, после того как змеиный яд распространился по его членам, сделав их пурпурными и распухшими. И Зотулла, приложивший руку к тому, чтобы гадюка оказалась в постели Питаима, задрожал от страха. Создание, которое так походило на Питаима, чей труп или дух был вызван заклинанием Намирры, подошло и встало за спиной Зотуллы, сцепив черные распухшие пальцы. Зотулла видел его выпученные невидящие глаза и серовато-багровый рот, запечатанный смертным молчанием, и пятнистую гадюку, которая временами высовывалась из складок отцовского рукава и смотрела на него холодными глазами, когда тот наклонялся над ним, чтобы наполнить кубок или нарезать мясо. И сквозь ледяной туман ужаса император смутно разглядел фигуру вооруженного воина, словно движущуюся копию неподвижной, мрачной статуи Тасайдона, которую Намирра богохульно оживил, чтобы она прислуживала ему. И смутно, бессознательно, он отметил страшного прислужника, который стоял рядом с Обексой: лишенный кожи и глаз труп ее первого любовника, юноши из Цинтрома. Когда-то он был выброшен на берег острова Палачей после кораблекрушения. Обекса нашла его, лежащего в волнах отлива, и, приведя в чувство, спрятала в тайной пещере и приносила ему еду и воду. Она держала его там для собственного удовольствия, а позднее, охладев к нему, предала Палачам и получила новое удовольствие, наблюдая пытки и мучения, которые причиняли ему эти жестокие, безжалостные люди, пока тот не умер.
— Пей, — молвил Намирра и сам отпил глоток странного вина, красного и темного, словно наполненного пагубным закатом потерянных лет. Зотулла и Обекса выпили вина, но не почувствовали тепла, разливающегося по венам, а только медленно подбирающийся к сердцу холод, как от наркотического зелья.
— Воистину, прекрасное вино, — сказал Намирра. — Такое вино достойно того, чтобы поднять тост за продолжение нашего знакомства. Это вино было сделано давным-давно, когда умер король, и закрыто в похоронных урнах из темной яшмы. Мои оборотни нашли его, когда раскапывали могилы в Тасууне.
Язык Зотуллы примерз к небу, как мандрагора замерзает зимой в покрытой инеем почве, и он не смог ответить на учтивость Намирры.
— Прошу тебя, отведай мяса, — промолвил Намирра, — не пожалеешь, ведь это мясо того вепря, которого Палачи Уккастрога откармливали хорошо измельченными останками людей, погибших на их дыбах и виселицах. Более того, мои повара сдобрили его травами, собранными на могилах, и нашпиговали его сердцами гадюк и языками черных кобр.
Император ничего не ответил, и Обекса молчала, пораженная изуродованным подобием того, кто некогда был ее любовником. Страх ее перед магом рос с каждой минутой. Для нее самым весомым доказательством зловещей силы колдуна являлось то, что он знал об этом давно забытом убийстве и оживил труп.
— Однако я боюсь, — молвил Намирра, — что мясо тебе кажется недостаточно вкусным, а вино недостаточно крепким. Чтобы пробудить аппетит, я позову моих певцов и музыкантов.
