Хизер Грэм - Смертельная ночь
Он встал во весь рост и окинул взглядом владения, хозяевами которых теперь были братья Флинн. Внешне все было запущено, но, учитывая возраст построек, сохранились они неплохо, особенно дом и конюшня. Хижины рабов нуждались в ремонте, но все-таки стояли, как стояли и двести лет назад.
Может быть, его братья и правы, может, этот дом достался им не случайно, он предоставляет им шанс сделать доброе дело, постараться на благо общества.
Он бросил взгляд в сторону семейного кладбища, чьи белые склепы и каменные памятники виднелись среди деревьев. Шеренга кривых, узловатых и замшелых старых дубов обозначала, вероятно, границу кладбища.
Пройдя по заросшему газону и продравшись через густой кустарник, Эйдан очутился у низкой полуразрушенной каменной стены, тянущейся вдоль деревьев и представлявшей, по-видимому, истинные пределы.
В полутора метрах от него стоял могильный камень с ангелом. На камне было высечено единственное имя: Фиона Макфарлейн. А ниже — еле различимая надпись: «Любимая в этом доме».
Хорошая эпитафия. Интересно, кто она такая? Нужно и вправду покопаться в семейных архивах и выяснить все связи.
Здесь был ряд простых могильных холмиков с табличками, где были написаны лишь имена, без фамилий. Это заставляло предположить, что в могилах похоронены рабы, а также те, кто захотел остаться для работы на плантации после войны в качестве вольнонаемных — поскольку некоторые захоронения датировались 1870-ми и 1880-ми годами.
Все могилы были как будто целы.
Затем его внимание привлек большой семейный склеп, на который он уже обратил внимание накануне. Это было внушительное сооружение из камня с мраморным фасадом, возведенное в те далекие времена, когда в семье водились немалые деньги. До Гражданской войны. По разбитой каменной тропке он подошел к тяжелой металлической двери. Дверь, вопреки его предположениям, была не заперта. Он толкнул ее и вошел.
Внутри было прохладно и темно. Он вытащил из кармана ключи и зажег маленький электрически фонарик, который носил на брелоке, посветил вокруг.
Он ожидал, что паутины будет больше. Здесь и там лежали увядшие цветы, значит, кто-то до сих пор приходил сюда почтить память умерших.
Амелия умирала от рака. Под конец она уже не вставала с постели. Кто же приносил сюда цветы? Кендалл?
Не верилось, что кости его предков могли быть вымыты ураганом из гробниц, расположенных вдоль стен, или из двух саркофагов посередине склепа, перед небольшим мраморным алтарем и массивным золотым крестом за ним. В задней стене склепа помещалось окно — цветной витраж, изображавший святого Георгия, убивающего дракона. Тяжелые ветви дубов, росших за окном, не пропускали солнце и не позволяли по достоинству оценить красоту изображения.
Он вышел из склепа, так и не зная, чего он ожидал увидеть. Все, что его беспокоило, поддавалось простому рациональному объяснению. Оползни, наводнение, и пожалуйста — кости попадают в самые неожиданные места. Разве удивительно, что Амелия, будучи под действием наркотиков, страдала галлюцинациями, что она говорила с духами? А на плантации жил какой-то несчастный бомж, ел кур и разогревал в банке суп.
Пора было, отбросив ненужные волнения, убираться с кладбища.
Не то чтобы они с братьями владели миллионами, но могли себе позволить этот проект. У него пока не было текущих дел, а значит, было время заняться реставрацией. Может быть, это пойдет на пользу всем им.
Эйдан побрел через кладбище к дому и вдруг едва не упал, споткнувшись о разрушенную гробницу. Он тихо выругался и посмотрел себе под ноги. Ему показалось, что на камне расплылось какое-то подозрительно знакомое пятно. Он наклонился и взглянул поближе. Похоже, тут что-то недавно разлили… Что-то бурое.
Засохшая кровь.
Глава 6
— Мейсон, я не хочу никуда идти, — простонала Кендалл.
— Ты должна.
— Нет. Как там говорится? В жизни есть только две обязательные вещи — смерть и налоги. Да и то — налоги можно не платить, если не хочешь. Тогда тебя посадят в тюрьму, где ты умрешь. Нет, я не должна никуда идти.
Отчего-то она чувствовала страшную усталость. И еще ей не хотелось снова столкнуться с Эйданом Флинном, хотя она не знала, почему она его так боится. Если Флинн поселится возле города, то встреч все равно не избежать и придется научиться справляться со своим страхом, потому что она не позволит никому изменить ее жизнь, ее привычки, ее друзей.
Не то чтобы она всегда торчала на Бурбон-стрит. Все местные знали: Бурбон-стрит — для туристов; за настоящим блюзом или в бар с атмосферой подлинного Юга нужно отправляться на Френчмен-стрит.
Но Винни играл на Бурбон. И многие из ее друзей ходили на Бурбон, чтобы послушать его. И сказать по правде, любой музыкант, ищущий постоянную работу, которая приносила бы приличный доход, почитал за счастье получить контракт на Бурбон-стрит.
— Отлично! — Мейсон ткнул в нее обвиняющим перстом. — Не ходи, если ты хочешь разбить сердце Винни. Уж как он вчера огорчился, потому что тебя не было, когда он пел свою новую песню!
— Да ладно, будто он не знает, что большей поклонницы, чем я, у него нет, — возразила Кендалл.
Но в душе она должна была признать правоту Мейсона. Винни был очень раним в том, что касалось его музыки. Что поделать — артисты! Она и сама когда-то собиралась податься в артистки, а потом… борьба за выживание заставила забыть мечты. Но и ее дело ей нравилось. И ей даже нравилось своим «даром» помогать людям, когда им было плохо, больно или просто требовалась дружеская поддержка. Ей слишком хорошо были известны разочарование и обиды. Это было одной из причин, почему она так любила Амелию.
— Юная леди, — сказала ей как-то Амелия, — никогда никому не позволяйте вас унижать. Вы сильны и талантливы, чего бы вам ни говорили и чего бы ни делали. Жизнь — это борьба. Вы должны знать, когда стоит отступить, когда стоит атаковать. Вы должны знать себя, знать себе цену.
Иными словами, Амелия научила ее скрывать от других свои слабости.
Амелия столькому ее научила…
— Мейсон, Винни — мой лучший друг, но… — Ее голос осекся. Зачем она ранит чувства друга, когда жизнь и так их ранит на каждом шагу? Мейсон посмотрел на нее. Он умел так посмотреть, что она сразу чувствовала себя дешевкой, хныкающей трусихой, предающей лучшего друга. — Хорошо, сдаюсь. — Она подняла руки.
Если в выходные все бары на Бурбон-стрит ломились от посетителей, то в будни все было наоборот. Дела шли уже лучше, но до прежнего было еще далеко. Должны были пройти годы. Все местные это понимали. Но пусть даже и так, зазывалы не жалели труда.
