Сергей Болотников - Новелла о туманном лодочнике
Забеспокоился народ только тогда, когда исчезла корова. Местная буренка по имени Фрося — скотина в годах и в черно-белых пятнах. Все же, не какая ни будь паршивая овца, нет, такую трудно не заметить. Трудно пропустить. Как всегда скотину выгнали на поле, попастись кормовой травой, которую тут сеяли каждый год, помаячить в тумане массивными пегими боками, позвякивать тяжелым колокольчиком на веревке. Их пастух — мужик из деревни выпасал коров не первый раз, и никогда не боялся выходить в предрассветный туман на поле. Даже после того, как стали пропадать животные. Пастух Захар, выгнал троих своих питомиц как всегда спозаранку. Две черно-белые и одна бурая коровы неспешным шагом ушли в туман. А Захар, уселся посреди поля на складной стульчик, носимый им специально для таких дел, и обратил свой взор в сторону дорогих коттеджей, которые сейчас в тумане были не видны, но в скором времени обещали заблестеть на утреннем солнце своими обширными окнами. Был тихо, только туман лениво клубился вокруг, да где-то одиноко взревывал автомобильный двигатель. Захара клонило в сон. Как, впрочем, и всегда поутру. В отдалении глухо звякали коровьи колокольцы. Один, второй, да третий более звонкий трехлетней коровы фроськи. Она и сама подавала голос в тумане, далеко не уходила. Знала, где пастись. Захар понуро зевал, передергивал плечами от утренней сырости. Глаза слипались. Бряк-бряк, колокольцы, роса на траве, голубое небо пробивается через туман. День будет хороший — солнечный, жаркий, настоящий июльский денек. Колоколец брякнул еще раз, и еще, словно там, в тумане, корова задвигалась, и двигалась мерной рысцой. Бряк-бряк-бряк-бряк. Вот только она не удалялась, а находилась где-то рядом, совсем близко, как будто оббегала пастуха по неширокому кругу. Захар удивленно поднял голову. Сощурив глаза, глянул в туман, но там была лишь белесая мгла. Утро, что поделаешь. Колокольчик звенел, и звенел все быстрее и быстрее. — Фроська! — позвал Захар — Ты что там?! В ответ звон, чуть справа, чуть слева, по кругу. Однообразный, и слишком быстрый. Один раз звякнуло за спиной, пастух поспешно обернулся, но видел лишь седые завитки утреннего тумана. Туман рождал колокольный звон. Захар снова всмотрелся, до боли в глазах, пытался углядеть темный силуэт коровы, но тщетно. — Да что ж это? — сказал он, внезапно осипнув. Колоколец звенел, ритм все ускорялся и ускорялся, прыгал безумно в тумане, вводил в недоумение. И пугал. Потому, что так звенеть он не мог. Безумный звон в тумане, и где-то совсем рядом. Может быть, стоит протянуть руку и ты дотронешься до источника. — Да что ж — повторил Захар. Но звон колокольца заглушил его слова. Теперь колокольчик звенел как одержимый. Так, что его удары сливались в один: Бряк-бряк-бряк-бряк-бряк… Туман напирал кругом, туман спутывал направления, и не давал видеть, туман игрался со звуками. Туман насмехался. Туман дразнил серебряным колокольчиком. Где-то над головой синело равнодушное небо, трава была мокра от росы, и прозрачные капельки беззвучно орошали рыхлую землю. И колокольцы, дикий неистовый колокольный звон. Сумасшедшее эхо металось вокруг, и казалось, что звенит уже не один колокольчик, а целый сомн, много десятков сплетались в один безудержный медный звон, который теперь налетал со всех сторон, кружился вокруг и безумно давил на уши. Захар вскочил, затравленно озирался, мучительно щурился, пытаясь рассмотреть хоть что-то. Бряк-бряк-бряк-бряк-бряк — накладываясь друг на друга. А затем оборвалось. Настала тишь, и ленивые туманные щупальца завивались у него под ногами. Было слышно, как некая утренняя птаха поет свою нехитрую песенку. За белой завесой все так же тарахтел автомобильный двигатель. Захара во все глаза смотрел на туман, сердце тяжело бухало, в глазах темнело. Он боялся. О да, стоя здесь посреди колышущейся белой завесы, он боялся, до икоты, до судорог. Как не боялся даже три года назад, когда попал в омут с мощным течением. Как не боялся совсем недавно, когда на его старом автомобиле неожиданно лопнула изношенная покрышка. — Фроська, — тихо сказал он, а потом из тумана выступил мутный, темный, абрис. Он, было, сделал шаг вперед, приняв силуэт, за вышедшую из тумана корову, да и остановился. Это не было коровой, как не было овцой, лошадью или иной скотиной. Hу хотя бы потому, что коровья туша не может висеть в метре от земли, не может вяло покачиваться в туманном воздухе, не может иметь таких резких очертаний. Бряк… звякнуло в отдалении. Захар смотрел на силуэт, его била дрожь, а потом он пришло узнавание и пастух без сил повалился на холодную землю. Мутные очертания баркаса, расплывчатая фигура сотканная из тумана, ощущение тяжелого взгляда.
— Л… — попытался выговорить Захар, — Л-ло… Фигура шевельнулась, взмахнула рукой, и Захар увидел массивное весло, мощно загребнувшее утренний воздух. Силуэт сдвинулся, и мягко заскользил прочь, сразу же растворившись в белом потоке. Стало совсем тихо. Надрывающийся движок у реки, заглох, захлебнувшись. Птица сгинула. Находящийся в полубредовом состоянии от пережитого ужаса Захар так и остался сидеть, не найдя в себе не сил не храбрости сдвинуться с места. И оставался в таком положении, пока утреннее жаркое солнце не разогнало туманную завесу, явив его взору ослепительно зеленое поле и всего двух коров, невозмутимо пасущихся в отдалении. И лишь после того, как последние клочья тумана спрятались в сырых и темных лесных дебрях, он с трудом поднялся и прошел несколько шагов в том направлении, откуда он последний раз слышал побрякивание колокольца. Следы не заставили себя ждать. Чуть примятая трава, несколько ослепительно красных капель росы, и розовая ленточка с колокольчиком. Край ленты был излохмачен и как будто изжеван, и некрасивые бурые пятна расплывались по гладкой розовой ткани. Захар всхлипнул. Больше коров он пастись не гонял, да и вообще скоро опустился, стал шугаться от каждого темного угла, сильно запил. А потом и вовсе уехал прочь от деревни, задешево спихнув свой добротный дом случайным приезжим.
Деревня осталась. Осталось и поле, и кладбище, и река и голубое небо с редкими пушистыми облаками. Как всегда все остается, как всегда не зависит от одного человека. Конечно, пастух рассказывал, не мог не рассказывать о происшедшем. Ему не верили, по-прежнему. Над ним смеялись. Хотя смеялись уже настороженно, а некоторые и не смеялись вовсе. А кто-то, приходя домой, доставал, чистил и заряжал ружье. И все больше в деревне можно было встретить мрачных лиц. Конечно, людей трудно испугать рассказами о лодочнике. Особенно если он, человек, сам его не наблюдал. Но последующие исчезновения вынужденно заставили народец чаще оглядываться вокруг, и не ходить по возможности в одиночку. И снова стали слушать стариков. А тем только дай волю, враз все замшелые сказанья на свет повыволакивают:
