Лилит Мазикина - Сказки для падчерицы
Маленьких цыган.
Нам уже не больно.
Нас встречают звёзды,
Дальние дороги,
Вольные луга...
Верхом на ветре
«Li Rom a kiste li braval»[2]
Бруно Морелли
Кто бродит по миру грёзно,
Кто хищно кружит по следу;
Цыгане — верхом на ветре,
Кобыле в попоне звёздной.
Кто смотрит в круги бинокля,
А кто в зеркала глядится —
Цыгане, земные птицы,
Играют в цветные стёкла.
Кто ходит топиться в омут,
А кто поплескаться с краю;
Цыгане — в огонь ныряют,
В тоскующих песнях тонут.
Кто нежной клонится ивой,
Кто в солнце верхушкой метит...
Цыгане — верхом на ветре,
Кобыле с туманной гривой.
Байлаора (Ритмы фламенко)
Взгляд тёмный и страстный,
И нежный, и властный
Цыганских очей
Чарует опасно,
Бередит напрасно
В угаре ночей
Беззвёздных, кабацких,
Беспечных гусарски,
В дыму сигарет;
Лицо словно маска,
И адски, дикарски
Глаза — как запрет!
Желанней е-
ё в мире
нет!
Качаются бёдра
Бескостно, свободно,
Под стук каблуков.
С улыбкой недоброй,
Кровавой, голодной
Индийских божков
Танцует цыганка.
Звучат, как приманка,
Хлопки смуглых рук,
Но горда осанка
Лукавой южанки,
И дело к утру.
О, пусть не при-
ходит рас-
свет!
Сыграй мне, Талош
Франция, 1944
Сыграй мне, Талош, на жёлтой скрипке,
Янтарной, сладкой, как свежий мёд,
Сыграй мне лето, сыграй улыбку —
Пускай твой чардаш собак уймёт...
Сыграй мне, Талош, на скрипке синей,
Как ночь над лесом и глубь реки,
Дрожаще-нежной, как лист осины —
И заржавеют от слёз курки...
Сыграй мне, Талош, на скрипке алой,
Горячной, дикой, сестре огня,
Опасно-жаркой и сладко-шалой —
Прижги, не надо жалеть меня!
Но ты играешь на скрипке чёрной,
Глухой, как омут, слепой, как дождь,
Смычком тоску мне плетёшь узорно —
И тем надежду мою крадёшь...
Иоганну Тролльману
«O, tu, kalo ?irikloro,
Lid?a mange mro liloro.
Lid?a, lid?a mra rom?ake,
Hoj som phandlo Au?vicate!»[3]
Ружена Даниэлова
Он танцевал на ринге —
рождён был для танца.
Он не выдержал ритма:
в такой да вписаться...
Был он красив и молод,
пока дозволяли.
Лагерный смертный холод
ему прописали,
нары да серые стены —
зэ-ка Иоганну.
Вина его несомненна:
он был цыганом.
Выдрана, осквернённа
жизни страничка.
Его принеси письмо нам,
чёрная птичка!
Свадебная
На снегу простынном — розы.
На щеках из бронзы — росы.
Заплетают пряди-лозы
В плети-косы.
Что жених? Он здесь не главный.
Выпевают люди славу
Твоему отцу. Заздравно
Пьют отраву.
Что бледна ты? Льются песни,
Не сиди — пляши, невеста,
Разве свадьба не чудесна?
Всё по чести!
Романи бахт[4]
К кочевой звезде уводит
Млечная дорога.
Как давно мы не видали
На дорогах Бога!
Мы его ещё поищем —
Нам терпенья хватит —
По асфальту автобанов,
По болотным гатям...
Уберу-ка из колоды
Карты чёрной масти,
Посижу да нагадаю
Нам немного счастья...
В полутьме звенит гитара
О цыганской доле.
Где-то бродит наше счастье
По ночному полю...
СКАЗКИ ДЛЯ ПАДЧЕРИЦЫ
Бабка Варвара
Падали листья, ветки хлестали ветер, собаки выли.
Старая бабка Варвара молилась на календарь.
Бабка Варвара давно и усердно готовит себя к могиле,
так, как готовились все её бабки встарь.
Вышита чёрным крестом рубаха из серо-седой холстины,
белый платок отложен на полку с таблетками от хвороб;
в грубый подол рубахи зашиты четыре пера воробьиных,
и у печи давно стоит домовина, по-современному то есть — гроб.
Старая бабка Варвара молилась, поклоны била.
Где-то неслось машинами и поездами её письмо:
«Правнучка Настя — писала — голубка моя белокрыла,
ты приезжай, не мешкай, чую, выходит мой срок этой зимой.
Ты не грусти и не бойся, мы все там будем, Настасья,
дай тебе бог прожить столь же, сколь я жила,
только не так, как я, лучше в миру да согласьи.
Ты приезжай, смотри, двадцатого-то числа.»
Свечка коптила, ставни гремели глухо, дрожали стёкла.
Голенький клёныш у тына, тощий без листьев, дрог.
Злой и косматый, в медвежьей шкуре, с картинки блёклой
молча глядел на Варвару древний, забытый, суровый бог.
Сын Луны
Ринке
Город пищит углами: ищут поживу крысы,
Сына Луны, младенца с нежным жасмином щёк.
Делят углы ночные быстрые биссектрисы,
Льётся по колыбелькам серый крысиный шёлк.
Робко глядят с комодов толстые морды кошек.
Прячут хвосты собаки между мохнатых ног.
Поторопитесь, крысы! Бледный тимьян ладошек
Ждёт в катакомбах мокрых серый крысиный бог,
Скалит нетерпеливо мелкие злые зубки,
В темень таращит чутко, насторожив, усы,
Ждёт, рассыпаясь дрожью, будто с похмелья — кубка:
Скоро он будет рядом. Свет его сердца. Сын.
У царевны
A Veravicca
Как у царевны чертоги белы, да, белы, ровно крылья лебяжьи,
Будто пруды отражают полы с витражей голубые пейзажи.
У царевны во дворце
Ночевало солунце?,
Ночевало, почивало,
С утра укочевало.
Как у царевны одежды красны, да, красны, ровно зорьки румянец,
В одном рукаве сидят песни грустны, да упрятан в ином жаркий танец.
У царевны во обед
Си?дел месец — древний дед,
Как сидел он, всё гундел он,
Да вдвое похудел он.
Как у царевны косы темны, да, темны, ровно зимние ночи,
Губы смешливы да очи сумны, непонятно, кричит аль хохочет.
У царевны в сундуке
Сапоги на каблуке,
Как наденешь, так запляшешь,
Да ведьму перепляшешь.
Как у царевны чертоги белы, да, белы, будто белые кости...
Кости
— Зачем ты крадёшь мои кости? —
они не годятся на флейты,
они чересчур пока живы
и слишком их розов цвет.
Не станут их слушать крысы,
не будут они бояться,
а будут они смеяться
над слабостью губ твоих.
Не станут их слушать птицы —
