Андрей Дашков - Кормление черной собаки
С некоторых пор он проводил лучшие минуты своей жизни, глядя на уродливую черную собаку или пытаясь изменить ее проклятый характер, заставить ее пойти на уступки. В такие дни холодная ярость делала их схватку прозрачной и ясной; постепенно он с ужасом осознал, что эта схватка становится самым важным в его жизни.
Черная собака – черный ящик. Он пытался запустить в черный ящик свои руки, но ничего, понятного ему, не выходило наружу. Это бесило его. Такая жизнь начинала понемногу сводить с ума. Он жил с абсолютно чуждым существом, которое, видит бог, хотел полюбить. Но все больше ненавидел.
Впрочем, в его ненависти было нечто театральное. Ему почти хотелось увидеть, когда наступит ее конец. Мысль о том, чтобы избавиться от собаки, не приходила ему в голову.
Она стала взрослой, но уродство и упрямство не оставили ее. У нее не было имени. Самым ласковым из ее прозвищ было «сука».
Все его соседи ненавидели черную собаку. Когда вечером она темной молнией устремлялась в одной ей ведомое странствие по городским трущобам, поблизости не было детей…
Ему было плевать. Одно казалось нелепым: все эти люди так любили себя, хотя не были ни на грош симпатичнее. Их ненависть вызывала у него смех. Они не имели права ненавидеть его собаку. В конце концов, это не они стояли на обочине, вглядываясь в мерцание жутких фиолетовых искр. Не они, содрогаясь от отвращения, смывали с ее морды капли крови и клочья рыжих волос. Не за ними она ползла и не им ветер шепнул в ухо одну очень странную вещь.
Но и его злоба становилась слишком сильной. Он перестал контролировать себя. Часы, нервы и собственную кровь он тратил вечерами на то, чтобы, запершись в доме, заставить собаку сделать хоть что-нибудь так, как ему хотелось. Она никогда не издавала ни звука.
На его руках теперь были незаживающие следы собачьих зубов.
Он больше не выходил из дома. Какого черта? Все решалось здесь и сейчас. Может быть, он ждал момента, когда собака нападет и тогда у него появится повод убить ее или, по крайней мере, «разрядиться». Но дьявольское отродье было терпеливым, как камень…
Все чаще он просыпался по ночам от пробиравшегося в сны ощущения того, что кто-то смотрит на него. Это ощущение постепенно усиливалось и ему удавалось выйти из сна незаметно для самого себя. Тогда он осознавал, что теперь достаточно открыть глаза – и он увидит нечто.
Конечно, это были зрачки, бросающие фиолетовые отблески.
Он открывал глаза и ему нужно было время, чтобы увидеть черное на черном фоне ночи. Ему помогали луна, фонари или фары проезжавших мимо машин.
Собака часами сидела неподвижно и смотрела на него. Спящего. Чтобы убедиться в этом, достаточно было проснуться ночью несколько раз.
Что происходило при этом в ее уродливой голове? Кто мог сказать? Уж, конечно, не он.
Когда это стало повторяться каждую ночь, он обнаружил, что не высыпается более, а единственной реакцией на ночного соглядатая был его нервный смешок.
Но чем меньше он спал, тем больше истязал собаку вечерами и ночами, но не мог расстаться с ней, как ребенок не может расстаться с любимой игрушкой, которую нужно сломать. Но здесь все было серьезнее и страшнее.
Избавиться от собаки означало проиграть свою последнюю игру, но, может быть, опомнившись, он пошел бы и на это, однако подозревал, что теперь уже слишком поздно, и проклятая сука никогда не оставит его в покое.
Ничто не длится целую вечность, но он больше не мог ждать конца. Он должен был сделать хоть что-нибудь, прежде чем сойдет с ума. К тому же, эти, живущие поблизости и снаружи, не дадут ему долгой отсрочки. Когда они поймут, что он не просто болен, его война с собакой будет прервана насильно. Он закончит ее в психиатрической лечебнице. Но еще никогда он не чувствовал себя более нормальным.
О, как он ненавидел звериные когти так называемого «цивилизованного» общества! Когти, спрятанные до тех пор, пока он калечил свою жизнь в угоду этому лицемерному божку… Но одновременно он осознавал, что его претензии к миру необоснованны, более того – смешны. Он боялся, а может быть, и не мог жить вне клетки, дающей относительную безопасность и смехотворное благополучие. За это он ненавидел и самого себя. Презрение к себе парадоксальным образом нисколько не унижало его в собственных глазах. Он словно заключил сделку с кем-то, поселившимся внутри его тела, с тем, кого он считал своим настоящим «я». Он сказал себе: «Хорошо, парень… Ты такой, какой ты есть. Не мне ненавидеть тебя. Кто еще полюбит тебя, если не я? Я всегда на твоей стороне. Мы будем терпеть вместе…»
И он терпел.
Терпение его истощалось катастрофически.
На десятый день этого добровольного заточения одна всепоглощающая мысль затопила его мозг. Ему во что бы то ни стало захотелось накормить свою собаку. Увидеть, как она ест, как двигаются ее челюсти, как она заглатывает пищу, увидеть ее вздувшийся живот и узнать, наконец, что это обычное существо.
У него уже была определенная сноровка в связывании собаки. Он подкрался к ней утром, когда она выглядела относительно безопасно, и закрепил цепь на ее ошейнике. Щелчок карабина придал ему решительности. Другой конец цепи он привязал к одной из труб отопления в ванной комнате, ограничив свободу передвижения собаки до минимума.
Долгих полчаса он тренировался в набрасывании кожаного ремня на ее морду. Ремень был превращен в самозатягивающуюся петлю и когда ему удалось, наконец, сделать то, что он задумал, петля стянула челюсти собаки точно перед ее глазами, больно хлестнув животное по ушам. Не обращая внимания на глухое рычание, он с удивительной ловкостью закрепил ремень на ее затылке.
Потом он вышел в спальню и простыней вытер со лба липкий пот.
Веревки, которые он выбрал, были не слишком тонкими и, должно быть, не слишком врезались в кожу. Все-таки он любил это существо и не хотел причинять ему слишком сильную боль. Он хотел увидеть только, как оно ест… Он поразился невинности своего желания. Будь он просто сторонним наблюдателем, он бы рассмеялся. О, это забытое им наслаждение – смотреть со стороны!
Но смеяться к тому времени он уже разучился.
Связать задние лапы собаки теперь не составляло труда. Проклятая сука, конечно, упиралась, но он медленно стягивал концы веревки, пока лапы собаки не соединились и она тяжело упала набок. Когти ее передних лап скребли по кафелю. Собака пыталась ползти, веревки натянулись, как струны, звенья цепи проворачивались с еле слышным скрипом…
Это зрелище причиняло ему почти невыносимое страдание, но он жаждал завершить начатое с фанатизмом праведника. Движения собаки теперь были удивительно похожи на движения существа, у которого перебиты кости. Он вспомнил тот промозглый вечер, когда нашел ее. Видение было настолько ярким, а воспоминание настолько тождественным реальности, что у него на мгновение потемнело в глазах от боли. Но теперь он сам был творцом чьих-то мук. Веревки врезались в тело собаки так глубоко, что почти исчезли в складках кожи, однако она все еще пыталась ползти…
