Артур Мейчен - Великое возвращение
Стиль заметки, без сомнения, был весьма оригинален; но, зная мир прессы, я смог понять, что тут изрядно поработал редактор — иначе говоря, словесные излишества местного корреспондента беспощадно и лихо урезаны великими доками с Флит-стрит, а эти ребята в своем усердии частенько перегибают палку. Пусть так, но все-таки, что значат эти «огни»? Какие слова, вызвавшие недоумение редактора, были вычеркнуты и отправлены в небытие неумолимым росчерком синего карандаша?
Эта мысль первой пришла мне в голову, а затем, все еще думая о Ллантрисанте и о том, каким образом довелось мне открыть его для себя и обнаружить в нем некую странность, я перечитал заметку еще раз и был почти огорчен сразу осенившим меня новым объяснением. Ведь на какой-то миг я совершенно забыл, что все еще идет война и что море и суша полнятся страхами и слухами о предательских сигналах и неведомых световых вспышках; без сомнения, кому-то из жителей городка довелось заметить совершенно невинные огни какой-нибудь фермы или свет наддверных фонарей в прибрежных строениях — это и были «огни», которые впоследствии уже не наблюдались.
Лишь позднее я выяснил, что ллантрисантский корреспондент имел в виду никак не предательские световые сигналы, а нечто совсем другое. И все же — что, собственно, доступно нашему восприятию и осознанию? Журналист вполне мог ошибиться, и «огромная световая роза», вспыхнувшая во мраке, на деле могла оказаться бортовым огнем обычного каботажного судна. С таким же успехом ее источником могла быть и стоящая на мысу старая часовня, а то и просто свет красного фонаря на доме врача из Сарноу, что в нескольких милях от нее. Позже я имел возможность исследовать самые удивительные образцы лжи, вольной и невольной, и при желании мог бы представить почти невероятные примеры искусной фальсификации в этом роде. И если я склонен предложить несколько иное объяснение случившегося, то просто потому, что оно кажется мне всецело сообразным с «примечательными событиями», упомянутыми в той газетной заметке. В конце концов, если слухи, молва и сплетни — всего лишь безумные фантазии, которыми можно пренебречь, то, с другой стороны, очевидность есть очевидность, и когда двое вполне уважаемых хирургов заявляют, что случай с Олвен Филипс из местечка Кросвен близ Ллантрисанта — и впрямь «некий род воскресения из мертвых», то просто глупо безапелляционно утверждать, будто подобное невозможно. Несчастная девушка еще недавно умирала от туберкулеза, находясь фактически в стадии агонии, а теперь она, как никогда, полна жизни, и уже хотя бы поэтому я отказываюсь верить в то, что «огненная роза» была всего лишь бортовым огнем какого-то судна, увеличенным и преображенным в сознании задремавших валлийских моряков.
Впрочем, я слишком забежал вперед. К сожалению, я не удосужился проставить дату на той заметке и потому не могу указать точно день выхода газеты в свет, но, полагаю, это было где-то на стыке второй и третьей недель июня. Я вырезал ее прежде всего потому, что в ней упоминается уже знакомый мне Ллантрисант, но нельзя сбросить со счета и заинтриговавшие меня «примечательные события». К подобным фактам я питаю особый интерес, но при этом отнюдь не склонен безоговорочно принимать их на веру, хотя все еще льщу себя надеждой, что когда-нибудь сумею выработать четкую схему или теорию, объясняющую такого рода явления.
Пока же, в порядке рабочей гипотезы, я исхожу из того, чему дал название «доктрины картинки-загадки». Суть ее состоит в следующем: и данное, и другое, и третье «примечательное событие» могут до поры до времени не иметь, да обычно и не имеют никакого особенного значения. Странные совпадения, поразительные случаи и иные не поддающиеся исследованию явления часто предстают перед нами в образе причудливой формы облаков, напоминающих разъяренных драконов, либо забавного вида картофелин, в мельчайших подробностях воссоздающих черты какого-либо известного государственного деятеля, либо скал, в точности похожих на орла или льва. Каждое из этих явлений в отдельности, само по себе, ничего не значит и приобретает некое особое значение лишь тогда, когда составляется целый набор похожих странных форм и вы вдруг обнаруживаете, что они отлично прикладываются друг к другу, а в конце концов оказываются ничем иным, как частями единого огромного рисунка. Именно после таких открытий ваши исследовательские усилия становятся необычайно увлекательными и дают — совершенно неожиданные результаты, когда одна причудливая форма вдруг находит логическое завершение в другой, а в финале сложившееся перед вами целое оправдывает, подтверждает, объясняет каждую отдельную его составную частицу.
Это произошло спустя неделю или полторы после того, как я прочел и вырезал на память заметку о Ллантрисанте. Неожиданно я получил письмо от одного своего приятеля, который, будучи не в силах дождаться настоящего теплого лета, отправился на отдых в те самые, столь привлекательные для меня, края.
«Тебя наверняка заинтересует, — писал он, — что в Ллантрисанте были совершены весьма странные ритуальные действа. Войдя в церковь, на другой же день после них, я явственно ощутил вместо обычного запаха отсыревших каменных сводов густой дух благовонных курений».
Мне, однако, было известно нечто гораздо большее. Старый священник слыл непоколебимым приверженцем евангелической веры и скорее решился бы жечь в своей церкви адскую серу, нежели хоть раз использовать для курений ладан. Таким образом, из сообщения приятеля я не сумел вывести ровным счетом ничего, а потому через несколько недель сам отправился в Арфон[2], решив лично разобраться в сообщенных мне фактах, а заодно и в другом весьма примечательном событии, также случившемся в Ллантрисанте.
2. Благоухание рая
Я прибыл в Арфон в самый разгар лета — знойного, цветущего, благоухающего всеми ароматами, коими безвозбранно наслаждаются жители этих мест. В Лондоне подобной погоды не было и в помине — напротив, казалось, что все ужасы и неистовства войны добрались наконец-то до лондонских небес и со злобным торжеством воцарились в них. По утрам солнце обрушивалось на город нестерпимым, все вокруг опаляющим зноем, но очень скоро со всех концов света стягивались чудовищные тучи, с полудня воздух мрачнел, и вслед за тем на улицы под раскаты грома и блистанье грозовых молний обрушивался неистовый, злобно шипящий ливень. Поистине в то лето лондонская погода сосредоточила в себе все пагубы вселенной, город будто облачился в траур — в сердцах лондонцев поселился ужас, а телесную оболочку их попеременно терзали удушливая черная мгла и опаляющий небесный огонь.
