Мэтью Шилл - Вайла и другие рассказы
— Есть еще кое-что, — сказал я. — Ботинки оказались непарными.
— Но это же зацепка! — воскликнул доктор. — Убийца у меня в руках. Теперь вы рассказали все?
— Я не упомянул о джентльмене, который в тот день приходил к мисс Рапхаш.
— Ах, вот оно что. И как он выглядел?
— Высокий, одетый в черное, среднего возраста, с бакенбардами. Он бывал здесь в ваше отсутствие. Миссис Грант уверяет, что мисс Рапхаш несколько злилась, беседуя с ним, но слов ее она не разобрала.
— Вот как! — произнес доктор и снова начал без остановки расхаживать по кабинету.
— Возможно, — продолжал он, помолчав, — что темные глубины, видящиеся полисмену непроглядно черными, покажутся на взгляд мыслителя прозрачными. Приступим к осмотру дома.
Наука научила доктора трудиться, не ожидая быстрого результата. Мы провели немало часов в бесплодном обыске затхлой громады дома; в торжественной тишине его крыльев эпохи Тюдоров, где поступь человека, возможно, веками не пробуждала отклика эха; в глубоких подвалах с коркой селитры на стенах. Наконец мы оказались в древних покоях на втором этаже, окна которых выходили на участок сада, поросший кустами. Помещение было очень сырым и сумрачным, висевшие на стенах аррасские гобелены превратились в серые тряпки. Доктор использовал его как своеобразную кладовую: здесь громоздились кости мамонтов, зародыши в стеклянных бутылях, окаменелости, образчики морских губок, а также каменные, железные и бронзовые орудия. У одной из стен стоял массивный дубовый сундук, резной, почерневший от старости. В нем, как и в тайной нише, скрытой за панелью, хранились груды костей, снабженные аккуратными этикетками.
Замок на двери имел необычную конструкцию, и доктор всегда носил с собой ключ. Поэтому, войдя в комнату, я не смог сдержать улыбку и заметил:
— Уж тут, по меньшей мере, поиски будут напрасны.
Он посмотрел на меня и с упрямым видом вошел внутрь.
Свет едва проникал сквозь въевшуюся в оконное стекло сажу. То тут, то там старинные доспехи или погребальная урна из Этрурии отсвечивали в полутьме серым налетом плесени; повсюду лежал слой влажной пыли.
— Здесь кто-то побывал, — сказал доктор.
— Доктор!
— Оконная защелка, похоже, сорвана; и поглядите на пыль на полу — разве не выглядит она...
— Но это невозможно, никак невозможно. Всему есть предел, — ответил я.
Он открыл окно. Под ним находился каменный балкон первого этажа, откуда по стене у самого окна тянулась вверх оловянная водосточная труба. В садовых кустах под этим балконом и были найдены похищенные ценности.
— Он взобрался, как видите, по водосточной трубе, — сказал доктор. — Может показаться, что человеку подобное не под силу, и тем не менее, вот труба, а вот покосившаяся защелка. Мы должны оценивать факты по мере их обнаружения.
— Но по крайней мере, доктор, не забрался же он сюда с мертвым телом в руках?
— Нет. В этом вы правы.
— И через дверь не входил.
— Нет.
— Тогда искать здесь бессмысленно.
— Без сомнений. Загляните-ка за панель.
Я заглянул и увидел лишь пыльные кости допотопных чудовищ.
— Думаю, здесь ее нет? — сказал он, постучав костяшками пальцев по сундуку.
Я улыбнулся.
— Нет, доктор, в сундуке тела нет. Не родился еще человек, который разгадал бы древний секрет этого замка.
— Идемте отсюда, Паркер. За мной — мы найдем ее.
Мы вышли, и он снова запер в комнате вековую тишину и уединение. Великие умы обращаются к задачам, которые уже в силу своей огромности видятся обычным людям полнейшей глупостью. Область невозможного есть истинное поле деятельности гения. Но, с другой стороны, толпу можно понять, если при виде гения она испытывает недоверие или возмущение, а то и разражается гомерическим хохотом.
И, должен признаться, я с некоторым раздражением выслушал доктора, заявившего:
— Мы должны найти его, Паркер — убийцу моей сестры
— похитителя ее тела. Это дело мы не можем оставить на произвол неотесанного интеллекта властей. Выследим его
— и после благополучно вернемся к рассмотрению научных вопросов, связанных со сравнительной мифологией.
Его метод, однако, отличался своими странностями. Близко познакомиться со всем криминальным сословием Лондона — предприятие сложное, если не вовсе непредставимое. Но именно это он вознамерился сделать. В течение нескольких месяцев мы изучили новый язык и стали своими в новом мире. Да, мы познали язык и мир Восточного Лондона, оделись как «работяги» и приобрели манеры пропащего отребья.
Только тогда передо мной раскрылись пугающие глубины души доктора Рапхаша. Его ненависть к неизвестному убийце казалась мне дьявольской. «Выследим его». Вся его жизнь стала воплощением этой фразы. Человек науки превратился в хищного зверя, сохраняя в то же время совершенное хладнокровие ученого; накал страсти, граничивший с безумием, скрывался под безмятежностью океанских вод; ангел мщения без взора горящего и меча пламенеющего.
Дни и ночи мы проводили в тавернах, игорных притонах, каморках ростовщиков, бродили с головорезами по улицам трущоб и расталкивали буйные толпы у дверей мюзик-холлов. Мы стали закадычными друзьями людей, открыто и не краснея хваставшихся своими разнообразными подвигами на ниве преступности. По утрам мы разделялись, вечерами рассказывали друг другу события дня. И затем я до поздней ночи слышал в соседней комнате размеренные тихие шаги этого божественного терпения. Только они, да еще блеск в глазах, выдавали терзавшую сердце доктора манию.
В один прекрасный день я кое-что услышал.
Две женщины с развратными лицами стояли у стойки пропахшей джином забегаловки.
— Ну как твой старик? — услышал я.
— А ну его ко всем чертям, вот что. Утром отнесла в ломбард его ботинки — последнее, что еще осталось. А там их и не взяли.
— Дырявые, что ли?
— Да нет, прочные, вот разве непарные.
— Да ну!
— Богом клянусь... Чуть ему зенки не выцарапала за эти ботинки. Покупаю милорду летом отличную пару и он в них вышивает на уборке хмеля, что твой король; а два месяца назад заявился — на правой ноге свой ботинок, а на левой чужой.
— И чего он имел сказать в свое оправдание?
— Тут-то самая и заковыка. Всякий раз, как спрашиваю, он заводит: «Отвали, женщина» да «Отстань, говорю тебе». Бьюсь об заклад, был он на деле, угодил в передрягу, а теперь ничего говорить не хочет.
Не стоит и упоминать, какими путями я полчаса спустя сделался сердечным приятелем обеих женщин. Время, место и обстоятельства, о которых шла речь, глубоко впечатлили меня, и по расставании с женщинами я был убежден, что полученные мною имя и адрес были именем и адресом нашего убийцы. Когда доктор Рапхаш, изможденный и бледный, как покойник, вернулся тем вечером в нашу маленькую мансарду, я крепко пожал ему руку.