Сирил Хьюм - Невероятная история
Вероятно, я изъясняюсь не очень понятно. Некоторые чистокровные животные, породистые собаки, например, настолько великолепны, настолько полны жизни, настолько горделивы от осознания собственной красоты, что излучают витальность. Они обладают той вещью, которой недостает человеческим существам, той вещью, которую все чувствуют и которую боготворят: эманацией души. Такой и была эта невеста со страстным ртом.
Мы пожали друг другу руки. Она внимательно посмотрела на меня и произнесла:
— Как поживаете? — очаровательным южным голосом, недостаточно глубоким, чтобы считаться контральто.
Это единственные слова из сказанных ею, которые я помню. Мы говорили с ней впоследствии сотню раз, но я могу вспомнить лишь эти первые слова.
Я стоял неподвижно, продолжая держать эту странную руку, которая не была женской, и мысленно взывал: «Помоги мне, Господь!» Я был охвачен таким вихрем желания и страсти, что сам изумлялся. Я уже представлял себе тот момент, когда я посмотрю в ее глаза и они откроются мне, как открываются только глаза любимой женщины. Ее веки слегка расслабятся, верхняя губа неумолимо опустится. И глаза станут светящимися, глубокими и бездушными, как глаза каталептика.
Я влюбился немедленно. В ту минуту, когда держал ее руку в своих. И поэтому я просил про себя: «Помоги мне, Господь!» Но произнося эти слова, в глубине души я уже стал вероломным, поскольку смотрел на нее и желал ее… Я не могу поверить, чтобы женщина не чувствовала волну страсти, порожденную ею. В такие мгновения женщина знает. Она убирает свою руку быстрее или медленнее, чем обычно. Быстрее или медленнее она отводит глаза. И таким образом вам отвечает. Но эта спокойная южанка не подала никакого знака. Ее глаза оставались затененными и задумчивыми. Ее длинная рука, которая не была женской, ни отдернулась, ни задержалась. Она ничего не почувствовала.
Я спросил себя, как удалось славному и наивному Хантеру покорить и удержать эту девушку, это пламя, темное и более зловещее, чем ангел войны? И затем я понял, что причиной был лемур. Не спрашивайте, как и почему я это понял. Но я уверен, что прав. К тому времени лемур уже променял Хантера на девушку, и Хантер, думаю, ревновал. Он звал: «Чики! Чики!» — и щелкал пальцами. Но зверек, который был таким послушным, теперь лишь поворачивал мордочку и смотрел на Хантера, никак более не откликаясь. Он не отставал от девушки, и она улыбалась. Хантер злился, я тоже. Чики взбирался на плечо девушки и обхватывал ее шею своим длинным хвостом, словно обнимая. Или же трогал рукой ее тело, словно оценивая. Мягко, украдкой, нежно. И она улыбалась. А я впадал в ярость.
Но мне нужно вернуться назад и рассказать вам о том вечере, когда я увидел ее в первый раз. Собирался быть небольшой обед. Так как я являлся лучшим другом Хантера, меня посадили рядом с его невестой. Хантер хотел, чтобы мы познакомились. В этом и был смысл обеда… После первой волны желания, захлестнувшей меня, я все же сумел взять себя в руки и смог заметить детали, имевшие отношение к ней.
Она оказалась еще более странной, чем я себе представлял. Это происходило в 1920 году. Вы помните платья, которые носили девушки в то время, длиною до колен? Ну вот, первое что меня удивило в невесте Хантера, это ее платье, спускавшееся до лодыжек, и, глядя вблизи, я догадался, что ее наряд сшит дома. Я не хотел бы однако, чтобы у вас создалось впечатление, что у нее был вид девушки, носящей товары третьего сорта.
Наоборот, то, что на ней было надето, мне показалось очень милым. Это было платье из мягкой ткани телесного цвета с серебристыми полосами на юбке. Оно было шире, чем требовала мода той эпохи, и ниспадало длинными и грациозными складками. Невеста Хантера представляла разительный и, на мой взгляд, изысканный контраст с другими женщинами, находившимися в комнате. Следя за ней с извинительным любопытством влюбленного человека, я заметил, что она очень внимательна к своему греческому драпри. Более внимательна, чем полагается даже женщине. Внимательна с осторожностью и аккуратностью персидской кошки. Садясь или вставая, она оправляла свою юбку почти с тревогой. Еще меня удивило то, что, несмотря на постоянную заботу хозяйки, изящество ее юбки время от времени бывало испорчено неловким наложением чересчур тяжелых складок.
Пригласили к обеду, и я последовал за девушкой в столовую, не отрывая глаз от ее тонкой шеи. Я думал о том, сколько поцелуев хотелось мне запечатлеть на ее шее, в том месте, куда были устремлены мои глаза, и сколькими поцелуями мне хотелось покрыть ее грудь, поцелуями такими частыми, что они могли бы соединиться в звенья цепи, способной приковать ее ко мне… И тут я испытал шок. Ниже линии, образованной ее короткой прической, я заметил, несмотря на слой тщательно наложенной пудры, кожу неявно синего оттенка, окрашенную подкожными волосами, как на выбритом подбородке жгучего брюнета. Этот синеватый цвет, который смогли увидеть только глаза влюбленного, уходил под платье, поднимавшееся своим воротником довольно высоко. Дух мой терзался в мучениях, на меня нахлынуло краткое чувство желчной неприязни к этой высокой и гибкой девушке, направляющейся впереди меня в ярко освещенную столовую. Но когда я выдвигал стул для нее, я забыл о моем чувстве. Я лишь смотрел, испытывая почти болезненную нежность, с какой детской аккуратностью приводит она в порядок свою длинную юбку.
Я так мало помню этот обед, словно был пьян. Ни один разговор не всплывает в голове, я могу лишь воскресить в представлении несколько лиц, окружавших стол. Смутно припоминается, что все женщины, похоже, чувствовали себя стесненно, и я говорил себе: «Это оттого, что она намного более живая, чем остальные». От нее исходил аромат духов, более волнующий, чем какой-либо другой, который мне приходилось вдыхать. Помню, я разглядывал ее руки. Это были тонкие и восхитительные руки. Ногти казались более длинными, чем требовала мода. Но я умирал от желания целовать их.
Это не были руки женщины. Она не использовала их, как другие женщины, чтобы добавить несколько штрихов к своему обаянию. Когда ее руки не были чем-либо заняты, они спокойно лежали на коленях или на краю стола, в полном бездействии, подобно мирно отдыхающим животным. Необычно было то, что в отличие от всех невест мира, она, похоже, не уделяла никакого внимания крупному бриллианту, тысячью огней сверкавшему на ее пальце. Когда она поднимала руку, я видел, как перстень прокручивается на пальце, поворачиваясь камнем внутрь ладони.
Она, кажется, не замечала этого, оставляя его в таком положении. Один раз она схватила миндаль и разбила скорлупу таким ловким и быстрым движением, что я не успел рассмотреть, как она это сделала. После этого она выглядела несколько сконфуженной.
