Полина Кормщикова - Прятки
Хочешь его повидать?
Иду по грязной тропинке к пруду, пинаю камешки, топчу ковер желтых листьев под ногами. Настроение — ни к черту! Где все, когда они так нужны? А еще друзья называются…
День был отвратительным с самого утра: моросил мелкий дождь, в школе ждали результаты контрольной по математике, которые я знал заранее. А после — неизбежная мамина выволочка.
Даже во сне что-то такое явилось.
Морщусь. Вспоминаю, как час назад рассказал маме про двойку, а она начала ругаться:
— Ты! Лентяй! Будешь таким же, как твой папа — и не говори тогда, что я не предупреждала!
А папа — легок на помине. Зашел в кухню, крякнул, обвел мутным взглядом стены, меня, маму. Махнул рукой и направился к холодильнику. Достал початую бутылку водки, налил, выпил и уполз к себе в норку, к телевизору и беспамятству. Это нормально, что жена на сына кричит, это она его воспитывает. В его-то годы таких лоботрясов не было.
Ненавижу их! Обоих!
Не помню, как я начал кричать на мать. Не помню, что именно я говорил. Помню только, как она размахнулась и влепила мне пощечину. Я охнул, прижал к щеке ладонь и смотрел на мать круглыми глазами, приоткрыв от неожиданности рот.
А потом:
— Ты мне не мать!
Рванул из кухни, прихватил по дороге куртку, сунул ноги в ботинки — и за дверь. Сюда, в рощи. К пруду. Дура! Не понимает, что я уже взрослый! Мне уже почти четырнадцать! А она — из-за какой-то двойки, которая ничего не значит!
Иду вот теперь, ботинки в грязи измазались — а значит, вечером скандал повторится. Да где хоть кто-нибудь, а?
Дошел.
Мне везет. Глеб — тот еще тупица, долговязый, ушастый. Учится, правда, хорошо, но в житейских делах — полный профан. Вот и сейчас: рыбу ловит. Под зонтиком. Какой клев в такую погоду, да еще в нашем пруду?
Вытягиваюсь в полный рост, чтобы казаться выше. Подхожу к нему:
— Сигаретки не найдется?
Он косится на меня и сквозь зубы:
— Не курю.
Я и так злой, а тут еще этот. Не курит он! Надо же, какой правильный! Бесит! Хлопаю его по затылку, и, пока олух оборачивается — медленно, недоумевая — выхватываю из его левой руки раскрытый зонтик, размахиваюсь и забрасываю почти на середину водоема. Иди, умник, поныряй!
Глеб роняет удочку, сжимает кулаки и идет на меня. Видимо, у него тоже сегодня неудачный день. Шутовски раскланиваюсь: в фильмах про французских мушкетеров подсмотрел. Расчет на то, что каланчу это окончательно взбесит, оправдался на все сто. Бросается на меня, как бык на тряпку, дубина. Драться он никогда не умел. Так что я уворачиваюсь, подставляю подножку, и Глеб валится в грязь.
Слышу голоса, оборачиваюсь: Сашка с Эдиком. Пришли-таки. Стоят, посмеиваются, сигаретку задымили одну на двоих. Ставки делают. Улыбаюсь: попал ты, умник, теперь!
Кто-то бьет меня по затылку: больно, подло, сзади. Глеб, значит, решил проявить себя. Хорошо же. Хоть ты и длинный, а против меня — ноль. Мне ничего не стоит скрутить тебя и бросить в пруд за твоим же зонтиком.
Сашка орет:
— Покажи ему, Серега! Бей его!
И я радостно кидаюсь в холодный грязный пруд. За ним. За врагом. Бью по лицу костяшками пальцев — кровь хлещет из носа. Он заваливается на спину, скрывается под водой. Не дать выплыть! Глубина здесь — по пояс, и мне хватает роста, чтобы навалиться на дрожащее мягкое тело коленями, прижать ко дну руками и держать, держать, чувствуя, как постепенно перестает дергаться подо мной ненавистный… кто?
Черт, он и правда не дергается больше!
Тяну на себя — лицо у Глеба бледное, как осенняя луна над рощами. Я стою, держу его на руках — какой он, оказывается, легкий. А руки какие тонкие… Оглядываюсь: здесь же был Сашка, а он в жизни — дока, мастак, он сейчас придумает, как быть.
Он стоит на берегу, у самой воды. Странно, думаю, ботинки у него чистые. Эдик куда-то исчез.
Сашка пожевывает губами, морщится и говорит:
— Бросай его, Серега. Пошли ко мне — у меня дома никого. Высохнешь. Никто не узнает.
— Ага, — говорю я. И отпускаю Глеба. И правда: пусть себе плавает.
Сашка сказал — не узнают, значит, не узнают.
Чего ты опять бормочешь? Что это за мысли лезут в голову? Мысли как мысли: о детстве, о счастье. Ты бы сам не вспомнил: ты теперь такой взрослый, тебе некогда вспоминать! А мы просто хотим помочь. Нам не с кем теперь играть, никто не приходит! Нам скучно! А ты вроде бы ничего, смешной.
А помнишь ту девочку? Она носила короткие светлые платьица и туфли на невысоких каблучках и всегда тебе улыбалась. И друзьям твоим тоже. Она тебе нравилась, ты хотел с ней дружить. Вы с ней даже один раз… а потом, что было потом, помнишь? Она так глупо плакала, не умела проигрывать. А ты посмотрел и ушел. Не помнишь? Ах, у людей такая короткая память!
Ее зовут Аня, и она отличается от всех знакомых девушек.
Мы идем по нашим любимым рощам, взявшись за руки. Держать себя за руку она позволяет только мне! Мне одному. И гуляет вот так, по рощам, только со мной. Мы долго так можем гулять, и когда Аня рядом — никто больше не нужен.
Один раз я даже поссорился из-за нее с Сашкой. Ему она тоже нравится, я знаю. Но мы поговорили, как мужчины, и Сашка, настоящий друг, отошел в сторону.
— Настоящие мужчины, — сказал он, — всегда могут решить дело разговором, без драки. И потом, мы же друзья. Гуляй с Анькой, не жалко!
Гуляю.
Аня болтает о пустяках — рассказывает о туфельках, которые привезли в наш «Трейс», о блузке, которую видела в «Oggi». Она — неисправимая модница, обожает тряпки. Недавно к нам переехала из областной столицы, так что ей — можно.
Говорю же — не такая как все.
Я не слушаю. Смотрю украдкой на ее грудь — маленькую, красивую, которую почти видно под полупрозрачным платьем. Потрогать бы, но боюсь — обидится. А так подождать, может, и сама даст… И не только грудь… Не только потрогать…
Нам уже по шестнадцать, пора бы!
Поют в ветвях какие-то диковинные птички, ветер играет молодыми зелеными листочками и Анькиными волосами. Хорошо!
Она замолкает. Выжидательно смотрит на меня. Черт, опять я прослушал. Она так и говорит:
— Ты опять? О чем думаешь-то постоянно? Расскажи мне.
Чувствую: щеки пылают. Не могу я ей о таком рассказать!
— Так, ни о чем. Куда после школы поступать.
Ей только того и надо. Принимается рассказывать про свои планы: как уедет в другой город. Зовет с собой. Не слушаю…
Проклятое платье!
Слава Богу! Навстречу — Сашка! Он теперь ниже меня и в плечах уже, но соображает по-прежнему быстрее. Подходит к нам, здоровается. Мне:
— Можно тебя на пару слов? Спросить надо.
