Джек Кетчам - Коробка
— Все хорошо. Просто я не голодный.
Так что он просто сидел.
Вечером в среду Сьюзан вышла из кожи вон, но приготовила его любимое блюдо — жареную ногу ягненка, приправленную лимоном, под мятным соусом, с печеной картошкой и подливкой из красного вина выложенную стручками зеленого горошка по краям.
Он сидел и смотрел. Хотя, похоже, ему нравилось наблюдать, как мы едим.
В четверг вечером мы заказали китайской еды из нашего любимого ресторана «Сичуань». Тушеная говядина с имбирем, жареный рис с креветками, жареные вонтоны и кисло-сладкая свинина.
Он сказал, что пахнет вкусно. И просто сидел.
К вечеру пятницы останки депрессионного менталитета в моей душе дали о себе знать, и я поймал себя на том, что кричу на сына, говорю, что он не встанет с этого стула, молодой человек, пока не съест хотя бы кусочек своих любимых пепперони, фрикаделек и пиццы с сосисками из своего любимого итальянского ресторана.
Дело в том, что я беспокоился. Я бы с радостью дал ему двадцатку только за то, чтобы увидеть, как он подносит немного этой волокнистой моцареллы ко рту. Но я не сказал ему этого. Вместо этого я стоял, указывая на него пальцем и кричал, пока он не расплакался, а потом я — ребенок Депрессии во втором поколении — отправил его в кровать. Сделал в точности то же самое, что сделали бы мои родители.
Яблоко от яблони недалеко падает.
Но к воскресенью его ребра можно было увидеть даже под футболкой. Мы не стали отправлять его в школу в понедельник, а я не пошел на работу, чтобы пойти с ним на прием к доктору Уэллеру. Уэллер был из тех старомодных врачей общей практики, которых скоро больше нигде не увидишь. Несмотря на солидный возраст — за семьдесят лет — он всегда приходил к пациентам домой даже во внеурочное время, если возникала такая необходимость. В Раи это было таким же неслыханным, как и честный механик. Уэллер верил в домашнее лечение, не больничное. Однажды, когда Дженни заболела бронхитом, он пришел осмотреть ее ночью и заснул у меня на диване, прямо перед нетронутой чашкой кофе, а мы два часа ходили на цыпочках и слушали его храп.
Утром в понедельник мы сидели в его приемной и отвечали на вопросы, пока он осматривал глаза, уши, нос и горло Дэнни, его спину и грудь, слушал его дыхание, взял крови в пробирку и отправил в уборную — взять анализ мочи.
— Он прекрасно выглядит. Он потерял пять фунтов с последнего посещения, но кроме этого с ним все в порядке. Конечно, нам надо дождаться анализов крови. Говорите, он вообще ничего не ел?
— Совсем ничего, — сказала Сьюзен.
Он вздохнул.
— Подождите за дверью. Я с ним поговорю.
В комнате ожидания Сьюзен взяла журнал, посмотрела на обложку и положила его назад в кучу.
— Почему? — прошептала она.
Старик с палочкой бросил на нас взгляд и отвернулся. Мать напротив нас смотрела, как ее дочь разрисовывает Гарфилда в раскраске.
— Я не знаю, — сказал я. — Хотел бы я знать.
Я чувствовал какое-то странное отчуждение, словно это происходило со всеми остальными, не со мной, не с нами.
Я всегда ощущал внутри тяжелую глыбу отчуждения. Возможно потому, что был единственным ребенком. Возможно, дело в суровой немецкой крови моего деда. Я был одинок с женой, одинок с детьми, неприкасаемый, недостижимый, и подозреваю, что они этого не знали. Это одиночество глубоко во мне. Я копил его годами. Оно отражается на всех моих отношениях и всех ожиданиях. Оно делает меня почти невосприимчивым к жестоким поворотам судьбы.
Все это я теперь я осознаю очень хорошо.
Доктор Уэллер, улыбаясь, вывел Дэнни из приемной и попросил посидеть, а нас поманил рукой к себе. Но улыбка предназначалась для Дэнни. Она ничего не значила.
Мы сели.
— Очень странно. — Доктор покачал головой. — Я сказал ему, что он должен есть. Он спросил почему. Я сказал: «Дэнни, люди каждый день умирают от голода. По всему миру. Если ты не будешь есть — ты умрешь, просто-напросто умрешь». Ваш сын посмотрел на меня и сказал: «И что?»
— Господи, — сказала Сьюзен.
— Он не дерзил, поверьте, — он серьезно задал мне вопрос. Я сказал: «Ты же хочешь жить, да?» Он спросил: «А должен?». Поверьте мне, можете сбить меня с этого стула. А должен! Я сказал: «Конечно должен. Все хотят жить». «Почему?» — спросил он. Боже. Я сказал ему, что жизнь прекрасна, жизнь священна, что жить — это весело. Сейчас Рождество на носу! А как же выходные, дни рождения и летние каникулы? Я сказал, что нужно жить на полную, делать все, чтобы быть сильным, здоровым и счастливым насколько можно. Я знаю, что он слушал и понимал меня. Но он не казася ни чуточки не беспокоился и не расстроился. Когда я закончил, все, что он сказал: «Да-да, но я не голодный».
Доктор был поражен и сбит с толку.
— Я даже не знаю, что тут сказать. — Он взял блокнот. — Я напишу вам имя и номер психотерапевта. Не психиатра — он не будет пихать Дэнни никаких таблеток. Терапевта. Пока нет анализов, хотя вряд ли это что-то изменит, скажу — у Дэнни серьезное эмоциональное расстройство, которое требует исследования, причем незамедлительно. Этот врач, Филд — лучший, кого я знаю. И хорошо работает с детьми. Скажите, что я попросил принять вас как можно раньше, если можно — сегодня. Мы с ним знакомы очень давно, и он не откажет. И, думаю, он может помочь Дэнни.
— Чем поможет? — спросила Сьюзен. Я почувствовал, что она теряет самообладание. — Чем поможет? Поможет найти причину жить?
Ее голос сорвался на последнем слове и она зарыдала, прикрывшись руками, а я подошел к ней и попытался связаться с той частью себя, которая могла бы связаться с ней, и почувствовал, что она не совсем замолкла внутри меня, и обнял жену.
Ночью я услышал, как они разговаривают. Дэнни и девочки.
Было уже поздно, мы ложились спать, Сьюзен была в ванной — чистила зубы. Я собирался выкурить мою последнюю сигарету на кухне, вышел в холл и услышал их шепот. У близняшек была своя комната, у Дэнни — своя. Шепот доносился из комнаты девочек.
Это было против заведенного у нас порядка, но порядок и так стремительно несся ко всем чертям. На работу по дому всем было наплевать. На завтрак был кофе и пончики из магазина. Ну Дэнни, естественно, ддаже этого не ел. Спать мы ложились, когда уже выбивались из сил.
Доктор Филд сказал, что пока все в порядке. Что нам следует избегать любого напряжения и ли противоречий в семье хотя бы неделю-другую.
Мне нельзя было кричать на Дэнни за то, что он не ест.
Сначала Филд поговорил полчаса у себя в приемной с Дэнни, потом минут двадцать — со мной и Сьюзен. Я счел его представительным, а его голос — приятным. Пока у него не было ни единого предположения насчет происходящего с Дэнни. Все, что он мог сказать — он должен видеть Дэнни каждый день, пока мальчик не начнет есть снова, и, наверное, один или два раза в неделю — после.
