Нэнси Килпатрик - Подвал старого дома
Вадим забыл о сахарнице – его единственной мыслью было бежать прочь, пока эта гробница не захватила в плен и его. Но Лола просила еще кое-что. Еще один предмет – чтобы придать правдоподобия выдуманным воспоминаниям о счастливом детстве и избавиться от реальности, превратить ее в бесплотный призрак. Таких вещей осталось всего две. И она нужна ему, чтобы прочнее встать на ноги в настоящем, изгнать прочь суеверия. «Спокойно, – сказал он себе. – Бабушка Бенц умерла. Через пять минут я уеду отсюда навсегда».
Дверь в подвал была закрыта, как и во времена его детства, но он легко взломал ржавый висячий замок. Заскрипели петли, и дверь, перекошенная от времени и сырости, скопившейся в этой части дома, зашуршала по полу.
В лицо Вадиму ударил запах плесени. Он выставил вперед фонарик, словно оружие в битве с жуткой тьмой, и заметил со стыдом, что рука его дрожит, услышал свое прерывистое дыхание.
«Я не могу», – подумал он. На него обрушились воспоминания о ночах, проведенных здесь, ночах, когда он сидел, скорчившись под лестницей, вдыхая запах земли, каких-то растений, удушливый запах гниения. И эти звуки. С тех пор он не слышал ничего похожего – лишь в кошмарах.
Со временем он научился вполголоса мурлыкать что-то – достаточно громко, чтобы заглушить эти звуки, но не настолько, чтобы услышала сверху бабушка Бенц.
Кукла, которую просила Лола, пятнадцать лет валялась в каком-то сундуке. В сундуке, в подвале. Теперь, когда он разбил сахарницу, ему ничего не оставалось, как добыть куклу.
Вадим сделал шаг вниз, во тьму. Лицо его облепила паутина, и он задохнулся. «Слабак!» – упрекнул он себя, повторяя слово, которое так часто бросали ему в лицо. Должно быть, это слово дошло до него через несколько поколений.
Слева вдоль лестницы тянулись ряды полок, уставленных соленьями и консервами. Он рассматривал полки, читая полусгнившие этикетки: соус «чили», кукурузный соус, маринованная цветная капуста, морковь, укроп – самая старая из банок датировалась 1790 годом. В банке было нечто темное, надпись на пожелтевшей наклейке расплылась. Наверное, свекла. Эти консервы стояли здесь, когда он был ребенком, стояли здесь еще со времен детства его бабки. С каждым поколением запасы пополнялись, и бабушка Бенц заставила банками вторую сверху полку. Она не разрешала трогать припасы и называла их «воспоминаниями». Несъеденная еда. Жизнь, законсервированная навечно.
Заскрипели знакомые ступени, и Вадим спустился на земляной пол. Он посветил в углы. Дорожный сундук стоял у самой дальней стены. Перед металлической дверью.
Он осторожно положил единорога в карман и зажал фонарь под мышкой, собираясь ломать очередной замок. Но сундук оказался открытым, словно кто-то ожидал его прихода. Вадим бросил быстрый взгляд на дверь и прислушался. Ничего.
Он поднял крышку сундука. С левой стороны ему улыбнулась фарфоровая кукла Лолы, словно не подозревая о своем кошмарном окружении.
В сундуке оказалось еще два предмета. Обломок доски с прикрепленными кнопками открытками. Маленький черный гроб.
При виде гроба Вадим затрясся от страха и ярости. Глаза его наполнились слезами, он не смог удержаться от крика:
– Сука!
Она слишком хорошо знала его. Она обманула его. Опять.
За дверью что-то зашуршало, и он вздрогнул. Крыса. Или послышалось. Но он не верил ни в то, ни в другое.
Вадим хотел было схватить куклу и броситься прочь, но десятилетия гнева удерживали его. И любопытство. Он взял доску и осмотрел ее при свете фонаря. Открытки викторианских времен представляли собой наброски пастелью. Восемь картинок складывались в историю:
Женщина весело качается на качелях у веранды.
Приближается мужчина в плаще.
Мужчина целует женщину в шею.
Женщина лежит в гробу.
Женщина встает и присоединяется к мужчине.
Мужчина и женщина целуют мальчика в шею.
Мальчик лежит в гробу.
Мальчик поднимается, присоединяется к мужчине и женщине.
«Старомодная готическая повесть о семейном безумии», – подумал он. Ее, должно быть, передавали из поколения в поколение вместе с серебром. Но он не намерен завещать это своим детям.
Вадим осторожно положил доску обратно в сундук. Он взял куклу, запихнул ее в карман и уже приготовился навсегда покинуть эту тюрьму. Но что-то побуждало его заглянуть в гробик. «Ты когда-нибудь умрешь от любопытства», – часто повторяла бабушка Бенц. И он знал, что старуха намеревалась исполнить свое пророчество.
Он вытащил грубую деревянную коробочку, потряс ее, но не смог догадаться, что находится внутри. Коробка напоминала старомодный гроб, была меньше фута длиной, три дюйма шириной в самой широкой части. Жуткая черная миниатюра. Из глубин памяти к нему крались картины смерти: козодой, похороненный им когда-то точно в таком же самодельном ящичке; родители, погибшие во время пожара на ферме. Дедушка Бенц – кто знает, как умер он? Тела своей бабки Вадим не видел. Ни он, ни Лола не пришли на отпевание. И на похороны. «Если ты не видел тела, откуда ты знаешь, что человек мертв?» Эти слова бабка Бенц повторяла всякий раз, когда кто-то отправлялся в мир иной, и теперь ее слова не шли у Вадима из головы.
Вадим вставил в щель под крышкой ключ от машины и воспользовался им, как рычагом. Гроб был сделан из твердой березы, и он, осторожно действуя импровизированным ломиком, старался не повредить крышку. Воображение рисовало какие-то смутные образы, отвратительные видения – части тела, отсеченные у живых, сокрытые от дневного света, навеки заключенные во тьму, оставленные медленно разлагаться и засыхать.
Крышка поднялась на четверть дюйма. Он обливался потом. Внезапно время словно остановилось, и жизнь замерла. Безнадежная бесконечность. Вечность, которой он всегда страшился, выпустила свои когти где-то на границе его сознания.
Смысла медлить не было, и Вадим отбросил прочь всякие сомнения. Напротив, он сделал попытку отвергнуть наследство бабки – последней из череды его предков. Этот дар он оставит гнить здесь, у корней этого дома. Все это закончится на нем и Лоле – последних отпрысках семейства, жизнь которого была пыткой.
Он рванул крышку. Подвал превратился в ледяную могилу.
– А чего ты ожидал? – выругал он себя, и голос его в пустом помещении прозвучал странно и мертво.
Внутри коробочки лежал заостренный деревянный колышек. Для кого она приготовила это? Она заставила его дойти до этой ступени – точно так же она когда-то заботливо вскармливала в его душе темные, дикие инстинкты. Он запрокинул голову назад и засмеялся – смеялся, пока из глаз не хлынули слезы, а смех не превратился в вой приговоренного к смерти зверя, которым он себя чувствовал. Царапанье за металлической дверью привело его в чувство.
