Люциус Шепард - Золотая кровь
– Мы все когда-то были смертными, сударыня.
– Чувствуется влияние Агенора.
– На меня никто не влияет, – вспылил Бехайм. – Изволите доказательств – буду рад их представить.
Лицо госпожи Долорес на миг исказил гнев, который сменило изумление.
– Дерзость порой забавна, – процедила она. – Но берегитесь – она не всегда будет встречена столь благосклонно.
Ее глаза, устремленные на Бехайма и раскрывшиеся чуть шире, слегка потемнели, в них прибавилось блеска; казалось, они одновременно затаили угрозу и обещали страстные ласки. По его плечам пробежала дрожь, и он вдруг как будто стал маленьким, ослабел, словно съежился под неодобрительными взглядами огромной толпы, но ему было понятно – это не что иное, как действие пристального взгляда госпожи Долорес. В нем читался весь груз прожитых ею лет – согласно молве, двухсот девяноста – и грозный запас накопленной силы. Он был беспомощен перед ней, как загипнотизированная змеей птица, которую ужасает и в то же время притягивает уготованная ей судьба. Казалось, лицо ее и все тело изломались, будто отраженные в воде, да и сама бальная зала словно искривилась, темные пространства разрослись, пламя свечей заколыхалось мигающими огненными кинжалами, все вокруг приняло очертания бредовой грезы – меж групп рослых изящных привидений, словно вышедших из какого-то видения Эль Греко, уходили вдаль призрачные коридоры. И вдруг кошмар рассеялся так же быстро, как перед тем пришел, он растворился бесследно, предоставив его самому себе, как ребенка, проснувшегося среди ночи и обнаружившего, что сбросил на пол одеяла, под которыми было так жарко, отчего и приснился дурной сон.
– В своем сценарии вы упускаете из виду ту печать страсти, которой отмечена наша природа, потребность владеть и властвовать, – продолжила госпожа Долорес как ни в чем не бывало.
Бехайму, не успевшему еще окончательно прийти в себя, не сразу удалось привести в порядок мысли, но надменное выражение лица госпожи Долорес подстегнуло его и помогло обрести твердую почву под ногами.
– Я ничего не упускаю из виду, – ответил он. – И не отрекаюсь от своей природы. Теперь я принадлежу Семье, и так тому и быть. Однако я склонен иначе, нежели вы, трактовать сущность состояния, в котором мы пребываем. В то время как вы упорно утверждаете, что неведомыми злыми божествами нам дозволено творить все, что угодно, я смею полагать, что мы поражены недугом, самые яркие симптомы которого – жажда человеческой крови и долголетие. У нас уже есть некоторые доказательства этого. Я, конечно же, имею в виду открытые представителями рода Валеа вещества, что время от времени образуются в крови смертных и, очевидно, являются одним из факторов, позволяющих немногим избранным остаться в живых после смертельного укуса и таким образом породниться с Семьей.
– Долголетие! – повторила за ним она. – Тускловатое словцо для обозначения бессмертия.
– Сударыня, вам куда больше, чем мне, известно о наших Тайнах. Но даже вы, надеюсь, не будете отрицать, что имеются некоторые сомнения относительно характера этого так называемого бессмертия. Потому-то и важно изменить те взгляды на наше состояние, которых вы придерживаетесь. Если мы хотим достичь настоящего бессмертия и избежать тех гротескных превращений, что несет с собой жизнь, длящаяся много веков, нам нужно лечиться от этой болезни в надежде смягчить ее долгосрочные последствия. Если мы и дальше будем считать себя непредсказуемыми повелителями ночи, изменчивыми господами и госпожами, которые, при всей своей силе, пылая этим болезненным жаром, обречены на ужас такого существования, то мы в точности такими и останемся. Это, конечно, может утолить показную жажду саморазрушения, но и только. По моему мнению, в крайностях насилия и жестокости мы не столько следуем велению нашей природы, сколько потворствуем эмоциям, сопутствующим больному сознанию. Действительно, мы уже не принадлежим к смертным. И у меня нет желания вернуться в их число. Как и вы, как все мы, я полюбил эту лихорадку. И все же я не думаю, что некоторое видоизменение нашего поведения погубит нашу природу.
– Вы еще дитя, чтобы судить об этом, – сказала госпожа Долорес. – Да, вы говорите с большим воодушевлением, но ведь ясно, что вы марионетка, которой управляет образ мыслей вашего хозяина. Возможно, вы и способны ощутить кое-что из того, что чувствую я, но вам незнакома острота этих переживаний. Вы не познали еще имена теней, неотступно преследующих нас.
– Быть может, вы и правы. Но можно сказать и иначе: причина в том, что симптомы болезни, странности восприятия и тому подобное у меня не зашли столь далеко, как у вас – Бехайм поднял руку, предупреждая ее возражения. – Сударыня, мы можем спорить до бесконечности. Логика – инструмент гибкий, и мы оба сумеем выстроить с его помощью нужный нам обман. Но я к этому не стремлюсь. Все дело в трактовке, и я лишь предлагаю вам попытаться понять мою точку зрения ради того, чтобы облегчить наш удел. Согласитесь: приверженность традиционным взглядам в последнее время скорее мешала, чем помогала нам. И что плохого в том, чтобы допустить возможность иного, более перспективного пути развития?
Госпожа Долорес рассмеялась, как показалось Бехайму, вполне добродушно.
– С какой логической гибкостью вы доказываете мне тщетность использования гибкой логики!
Бехайм склонил голову, признавая ее остроумие, и собирался с новым пылом продолжить спор, но тут Агенор, взглянув на лестницу в западном конце залы, на массивные двери черненого дуба, к которым она вела, сказал с дрожью в голосе:
– Это она!
И почти сразу двери растворились, явив толпе белокурую девушку в прозрачной ночной сорочке. Она двинулась вниз по ступенькам, подобрав подол рубашки с каменного пола, неся с собой знакомый запах крови смертных. Да, знакомый, но такого насыщенного, нежного букета еще не было в жизни Бехайма. Он, как и все, повернулся к ней. Тонкий аромат разбудил в нем жажду. Он был столь осязаемым, что его воображению предстала картина сада – там по берегам алой реки растут розы, среди которых можно бродить, а в воздухе висит таинственная золотая дымка, кружащаяся в такт томному биению сердца.
Девушка шла сквозь толпу, застывшую вокруг нее словно по мановению волшебной палочки. Редко встретишь такую красоту среди смертных! Она была стройна, бледна, волосы кукурузного оттенка искусно вспенены цветком орхидеи. Кремовые бугорки ее грудей покрывал едва прорисовывающийся узор голубоватых жилок. Она приблизилась к ним, замедлив шаг рядом с долговязым, хищного вида гостем и его слугой, и Бехайм увидел ее глаза – настоящие россыпи драгоценных камней: радужные оболочки – точь-в-точь как бирюза, а на них – крапинки топаза и золота; верхняя губа чувственно и капризно выпячена. Лицо своенравной девочки, еще не совсем уверенной в своей привлекательности, ощущающей, но не вполне понимающей силу своих телесных чар. Выпуклость ее живота, груди, столь уязвимые в своих шифоновых гнездышках, и, конечно же, манящий зов ее крови привели Бехайма в исступленный восторг. У него потекли слюнки, пальцы скрючились. Он вдруг обнаружил, что дрожит, едва сдерживаясь, и, не в силах более выносить ее присутствие рядом с собой, опустил глаза. Если один только аромат крови Золотистой способен вызвать такую безумную жажду, каково же было бы отведать ее?
