Уильям Сэмброт - Остров страха
Как могло получиться, что в каталогах не нашлось места для подобного мастерского творения? Ведь такие создания обычно очень трудно сохранить в тайне. И вот, пожалуйста, — ни шепота, ни намека не донеслось с этого островка относительно того, что сокрыто за его стенами. Здесь, на крохотном клочке суши, столь незначительном, что ему даже не дали названия, здесь, за могучей стеной, которая сама по себе являлась творением гения, именно здесь стояли эти мать и дитя — сияющие совершенством и никем не видимые.
Он неотрывно смотрел через щель, чувствуя сухость во рту и ощущая бешеный стук сердца — состояние, знакомое каждому подлинному ценителю прекрасного, нашедшему нечто поистине великое и неизвестное. Он должен заполучить эту скульптуру — и он добьется своего. Никаких сведений в каталогах? Что ж, возможно — всего лишь возможно, — что истинная ценность этого создания осталась пока непознанной. Можно было допустить, что нынешний владелец поместья получил его по наследству, когда скульптура уже находилась там, в самом центре мягко падающей воды, незамеченная и никем пока не оцененная.
Он с трудом оторвался от разлома в стене и медленно побрел назад к деревне, вздымая ногами небольшие облачка вековой пыли. Греция. Колыбель западной культуры… Мысли его снова вернулись к изысканному совершенству каменных статуй. Скульптор — автор этой небольшой композиции — был достоин того, чтобы взойти на Олимп. Но кто он?
Оказавшись снова в деревне, Кайл остановился перед входом в свое временное пристанище, чтобы отряхнуть с обуви — и одежды пыль, и в очередной раз подумал о том, что местные — жители оказались странно нелюбопытными для греков.
— Вы позволите?
С постоялого двора вышел подросток, державший в одной руке какие-то тряпки, а в другой — примитивное снаряжение уличного чистильщика обуви. Не дожидаясь ответа, он принялся чистить башмаки Кайла.
Тот присел на скамейку и пристально пригляделся к мальчику. Лет пятнадцати, жилистый и сильный, хотя и мелковатый для своего возраста. В древние века он вполне мог бы послужить Праксителю натурщиком для одного из его гениальных творений: та же изумительно изваянная голова, тугие завитки волос, пара зависающих над бровями локонов, чем-то напоминающих кривые рожки Пана — классический греческий профиль. Впрочем, нет — от носа паренька к уголку рта тянулся изогнутый шрам, чуть приподнимавший губу и обнажавший поблескивавшие белые зубы.
Нет, Пракситель, пожалуй, не избрал бы его своей моделью, если, конечно, не задумал бы специально создать образ Пана с некоторым изъяном.
— Кому принадлежит большое поместье за деревней? — спросил Кайл на своем великолепном греческом. Паренек быстро взглянул на него, и тут же на его темные глаза словно опустилась мутная пелена. Он покачал головой.
— Но ты же должен знать, — настаивал Кайл. — Оно занимает всю южную часть острова. Большая стена, очень высокая, и она тянется вплоть до самой воды.
Мальчишка снова упрямо закачал головой:
— Она всегда там была.
Кайл улыбнулся:
— Всегда — понятие растяжимое. Может, твой отец знает?
— Я живу один, — с достоинством проговорил мальчуган.
— Извини, не знал. — Кайл внимательно наблюдал за четкими, профессионально выверенными движениями паренька. — Ты и правда не знаешь фамилию людей, которые там живут?
Мальчик выдавил из себя какое-то слово.
— Гордоны? — Кайл подался всем телом вперед. — Ты сказал Гордоны? Так что, эта земля принадлежит англичанам? — Он почувствовал, как медленно стали угасать его былые надежды. Если имение действительно принадлежит английскому семейству, то его шансы стать обладателем прекрасного скульптурного портрета практически равны нулю.
— Они не англичане, — сказал мальчик.
— Мне бы очень хотелось познакомиться с ними.
— Нельзя.
— Я знаю, что с острова прохода нет, — сказал Кайл, — но ведь у них наверняка имеется какая-нибудь пристань или еще что для подхода со стороны моря?
Паренек опять покачал головой, не отрывая глаз от земли. Остановились несколько прохожих, которые стали медленно подтягиваться к ним, спокойно прислушиваясь и наблюдая. Кайл знал греков — счастливых и шумливых людей, которые часто становились невыносимо любопытными, полными дружеского участия и скорыми на подачу всевозможных советов. Эти же люди просто стояли — не улыбались, не спрашивали, лишь наблюдали.
Мальчишка закончил работу, и Кайл кинул ему полдрахмы. Тот проворно поймал монету на лету и ухмыльнулся:
— Скульптура с изъяном.
— Эта стена… — обратился Кайл к стоящим и машинально выделяя из нее одного старика. — Мне бы очень хотелось повстречаться с хозяевами этого имения.
Старик что-то пробормотал и пошел прочь.
Кайл молча обругал себя за психологическую промашку: в Греции надо первым делом говорить о деньгах.
— Я заплачу. Пятьдесят, нет, сто драхм, — громко произнес он, — любому, кто отвезет меня на лодке к внутренней стороне стены.
Он знал, что предложил немалые деньги, тем более для этих людей, которые влачили жалкое существование на каменистом острове в окружении чахлых садов и коз. Большинство из них за целый год не смогли бы заработать такой суммы. Хорошие деньги — и все же они лишь посмотрели друг на друга и стали медленно, не говоря ни слова, расходиться в разные стороны. Все как один.
И потом он повсюду в деревне натыкался на аналогичный отказ, преодолеть который оказалось столь же невозможно, как и разгадать тайну стены, окаймлявшей часть острова. Они отказывались даже говорить о ней, так же как и о том, что за ней скрывалось, кто ее построил и когда. Для них она словно не существовала.
Ближе к вечеру он вернулся на постоялый двор, где отведал долмадакис — молотое мясо с рисом, яйцами и специями, на удивление вкусное, и запил его местным, чуть вяжущим вином. И при этом он ни на минуту не переставал думать о прекрасных матери и ребенке, которые стояли за массивной стеной и были сейчас окутаны пурпурной ночью. Его охватил приступ безграничной грусти и тоски по этой чудесной скульптуре.
Ну надо же, какое невезение! Ему и раньше приходилось преступать незримые запреты, всевозможные табу. Как правило, они оказывались результатом мелочной вражды и неприязни, восходивших ко временам античности. Крестьяне ревностно лелеяли их, прочно сберегали в своих обычаях и рьяно охраняли. Да и что еще важного оставалось в их примитивной жизни? Но в данном случае он столкнулся с чем-то совершенно иным.
Кайл стоял на окраине окутанной мраком деревни, устремив на море безрадостный взгляд, когда неожиданно услышал неподалеку от себя слабый шорох. Быстро обернувшись, он увидел, что к нему приближается какая-то невысокая фигура. Это был тот самый паренек — чистильщик обуви; глаза его сияли в лунном свете, тело чуть подрагивало, несмотря на то, что ночь выдалась очень теплая.
