Роберт Джонсон - Там, под землей
Короче говоря, мне и другим ребятам из «Особой группы» приходится быть очень осторожными. Поэтому у нас такие необычные условия работы. Само собой, мы носим полицейскую форму, но общим правилам не подчиняемся. Бог ты мой! Интересно, что бы об этом подумал наземный «коп»? Работаешь через ночь, днем всегда свободен, ну а жалованье… скажем так, капрал здесь получает столько же, сколько наверху какой-нибудь инспектор!
Впрочем, мы эти деньги отрабатываем полностью…
Я, по крайней мере. Конечно, сумму я тебе назвать не могу — с меня взяли слово никогда ее не разглашать. Меня позвали на это место, когда я еще работал в Музее естественной истории, то есть… ох, не хочется даже думать, как давно! Я тогда был профессором Гордоном Крейгом, а не инспектором полиции Крейгом. И только что вернулся из Африки, из первой экспедиции Карла Эйкли за гориллами[3]. Потому мне и поручили исследовать ту тварь, когда в метро случилось первое крушение, — а оно тогда и года не проработало. Они наткнулись на нее, разбирая завалы, и когда в эти ее бельма бил свет, она визжала от боли. Судя по всему, от света она и сдохла. Чисто физически с ней все было нормально — так, пара косточек сломана.
Ну и вот, принесли ее ко мне, поскольку я считался в музее главным специалистом по человекообразным. И я исследовал ее — да еще как исследовал, ты уж поверь мне! Работал шесть дней без сна и даже отдыха, разобрал всю тушу до последнего кусочка, до последнего волоска!
Такого шанса не выпадало еще ни одному ученому, и я не хотел его прошляпить.
Узнав все, что только возможно, я потерял сознание прямо за лабораторным столом и очнулся уже в больнице.
Разумеется, я почти сразу же сказал им, что никакая это не обезьяна. Да, некоторое человекоподобие прослеживалось, а кровяные тельца напоминали человеческие… до неприятного напоминали. Но такой головы, таких лопатообразных конечностей и мускулатуры никогда не было ни у единого животного, ни у единого человека на земле. Собственно, эта тварь никогда на земле и не бывала, тут уж никаких сомнений! На поверхности она издохла бы через полминуты — как земляной червь на солнце.
Боюсь, мой доклад не особенно помог властям. И в самом деле, даже коллега-ученый вряд ли сумел бы увязать определение «неизвестная гигантская разновидность подземного крота-падальщика» с бредом касательно «строения конечностей, характерного для собачьих и обезьян», а также моей абсурдной убежденностью в том, что «строение мозга поразительно сходно с гуманоидным» и «мозговые извилины указывают на степень развития сознания, при которой…».
Ну да что теперь вспоминать! Отчитываясь о результатах вскрытия, я нисколько не сомневался, что меня тотчас же отправят на психиатрическую комиссию. Вместо этого мне предложили возглавить «Особую группу» метрополитена и назначили фантастическую, мягко говоря, оплату труда. За месяц выходило больше, чем в музее за год.
Видишь ли, они до многого додумались и без моей помощи! Некоторые факты от меня намеренно скрыли, чтобы не влиять на мои выводы. Им уже было известно, что крушение подстроено — на это красноречиво намекали повреждения пути. Кто-то снял целых три шпалы и припрятал в другой части туннеля. А состояние грунта в месте крушения не менее явно свидетельствовало, что там велись обширные земляные работы с подкопом; все вместе походило на гигантскую кротовину, только хуже. И пока я исследовал желудочные соки и различные ткани, пытаясь выяснить, чем питается мой подопечный, власти занимались погребением — втайне, с чрезвычайными предосторожностями — частично объеденных тел доброй полудюжины мужчин, женщин и детей, которые погибли… Ох, дружище, не в катастрофе они погибли — как и та тварь, что верещала и прикрывала глаза от света; она застряла под завалами, когда пыталась вытащить труп из вагона и… Боже! Какую же отвратительную бойню застала аварийная бригада!
К счастью, в туннеле царил обычный непроглядный мрак. Те бедолаги, которых только ранило, и знать не знали, что за ужасы творились в этой стигийской тьме в двух шагах от них, — а если и знали, то им хватало собственных страданий, надо полагать! Некоторые потом бормотали про зеленые глаза и про то, как им якобы раздирали когтями лица, — но всё, естественно, списали на горячку. Одному вообще отгрызли полруки, но он так ничего и не узнал — хирурги сразу же ампутировали оставшуюся часть, а когда парень пришел в сознание, сказали ему, что руку оторвало при крушении. Так что он до сих пор ходит себе по улицам и ведать не ведает, какой участи едва-едва избежал той ночью.
О, дружище, ты и не представляешь, как надежно можно замять любое дело, когда за тобой вся сила городской администрации! И уж поверь, мы и вправду всё замяли. На место крушения не допустили ни одного репортера, и никакой тебе свободы слова. В правительстве хотели собрать комиссию для расследования, так мы зарубили всё на корню! И только-только аварийщики расчистили завалы и извлекли последнюю жертву, а Особая группа уже приступила к своим обязанностям. И не оставляла их с тех самых пор — то есть двадцать с лишним лет!
Конечно, первое время нам приходилось тяжко. Всех этих новомодных устройств и в помине не было. Фонари, оружие, дрезины — патрулируй туннель как хочешь, все пять миль. Вот как миссис Партингтон воевала с морем[4], только хуже. Горстка человечишек против самого Ада в вековечной тьме, затопившей туннели глубоко под городом.
Хотя крушений больше не было, не скрою. Так, пара мелких аварий. Да и как их было избежать? Мы делали все, до чего только могли додуматься. О, как мы горбатились в те годы! Как-то на одном участке путей начались странные явления, и мы начали копать у самых путей; зарылись на полсотни футов и услышали совсем уж непонятные звуки. А однажды заблокировали туннель в милю длиной и пустили ядовитый газ. А еще как-то раз заложили динамит и… да что смысла продолжать? Все было без толку, ну совсем без толку. Просто ничего осязаемого нам в руки не попадалось. Да, во время этих тоскливых обходов в кромешной тьме слышались какие-то звуки; свет фонариков под этими бесконечными бетонными сводами казался не больше булавочной головки. Вдали мы замечали поблескивающие глаза и находили свежевскопанную землю там, где минуту назад не было ничего, кроме утрамбованного гравия и золы. Время от времени палили во что-то белесое, едва различимое, но в ответ получали только хихиканье — издевательский и совсем не веселый, как у гиены, смех, затихающий в земной толще…
Тысячи раз подмывало меня послать все к чертям, вернуться к наземной жизни, к солнечному свету и здравому смыслу, забыв про это безумное царство Ньярлатхотепа с его макабрическими ужасами. И каждый раз мысли мои возвращались к тем беззащитным мужчинам, женщинам и детям, которые мчатся, ничего не подозревая, сквозь зловещую тьму, а где-то внизу, им на погибель, буравит землю первородное Зло, и я… я просто не мог уйти, вот и всё. Оставался на посту и год за годом выполнял свой долг. Странное занятие для ученого; разумеется, за годы обучения в музее я и не помышлял ни о чем подобном. И все же мне льстит, что моя работа приносит пользу обществу — и более ощутимую, чем если бы я изготавливал чучела животных для музейных витрин или писал бы монструозные учебники, которые и читать-то никто не станет. Понимаешь ли, у меня тут собственная наука — наука охранять туннели, на которые затрачены миллионы и миллионы долларов, от подземных ужасов; наука оберегать жизни доброй половины жителей крупнейшего города в мире.
