Чарльз Уильямс - Старшие Арканы
«Эй, старина, послушай-ка…». Да нет, он вовсе не спит; так что незачем его будить. М-р Кенинсби терпеть не мог, когда его заставали спящим перед ужином. Может быть, все-таки не заметила… «… Ну и вообще. Может, поговоришь немного с Генри, пока за стол не садились?».
Если бы он точно знал, насколько далеко зашли извинения дочери, то сообразил бы, как лучше их принять. Но он прослушал начало, а доказывать теперь, что не спал, не хотелось. Ничего не оставалось, как не спеша прокашляться, подняться и величественно молвить:
— И не смей грубить тете. Этого я не потерплю.
Нэнси, сияющая после короткого разговора с Генри и в радостном предвкушении следующего, обвинений не приняла, кротко заметив, что именно она назвала Сибил святой, и отец с дочерью мирно вернулись в гостиную.
М-р Кенинсби уже несколько месяцев был знаком с предполагаемым женихом дочери, но так и не привык к нему. Он знал, конечно, что Генри Ли — молодой адвокат, пока без практики, но видел в будущем зяте только цыгана, избравшего почтенную профессию не иначе как с какой-то зловещей целью.
В гостиной ему навстречу поднялся высокий, стройный молодой человек, темноволосый, смуглый, с яркими, пронзительными глазами и длинными чуткими пальцами. Мягкий воротничок рубашки походил на шейный платок. «Курятник, — в который раз подумалось м-ру Кенинсби. — Как раз для Нэнси — лишь бы по дорогам шляться. У нее самой имя какое-то цыганское. Это мать виновата…». В именах он чувствовал жутковатую значительность, отчасти потому, наверное, что самого его назвали Лотэйром. Это отвратительное имя появилось заботами крестной его отца, богатой старой дамы, испытывавшей страстный восторг перед лордом Бэконсфилдом. В надежде польстить старой грымзе крестник и назвал дочь Сибил, а сына — Лотэйр. Хорошо еще, что не Танкредом или Элроем, или, не дай Бог, Эндимионом. Даже м-р Кенинсби-старший признавал, что сочетание Эндимион Кенинсби звучало чудовищно. Появлению других персонажей помешали два обстоятельства: во-первых, крестная оставила политику и ударилась в религию, начав переводить большие суммы денег англиканским женским общинам; во-вторых, детей у ее крестника больше не было. Но, увы, он-то успел родиться до ее внезапного обращения. Лотэйр всегда и всюду Лотэйр: в документах, на банковских чеках, в письмах, анкетах, адресах, справочниках. Во всех важных делах — Лотэйр Кенинсби. О, если бы его звали Генри Ли!
Усаживаясь за стол, он снова подумал об этом. Он думал над этим, пока ел суп. Что-то всегда было к нему несправедливо: удача, судьба, рок… Бывают такие люди, на которых все шишки валятся, которые получают раны еще до начала битвы; и не всем, между прочим, удается держаться так хорошо, как ему. Но как же она дразнит его — эта призрачная удача! Вот и в прошлом месяце Дункан — как всем известно, человек был бедный — вместо простого, полезного, честного наследства, оставил своему старинному другу Лотэйру Кенинсби какую-то коллекцию игральных карт, чтобы оный Лотэйр хранил чертову коллекцию в целости и сохранности до самой смерти, после чего коллекция должна перейти в собственность Британского музея. О последнем условии наследнику и думать не хотелось. Он подозревал, что несколько колод представляют ценность, и немаленькую. Но пару лет — по крайней мере, год, — лучше ничего не предпринимать. Слишком много людей об этом знают. Даже статья была в какой-то газете. В ближайшее время он не сможет продать их, — м-р Кенинсби вздрогнул, впервые мысленно произнеся это слово.
— Папа, — сказала вдруг Нэнси, — ты ведь после ужина покажешь нам карты мистера Дункана? — Кенинсби неприязненно усмехнулся, но Нэнси не отступала. — Генри прочитал о них в газете. — Кенинсби представил себе цыгана, сидящего под забором с клочком газеты в руках. — И он немножко разбирается в картах. Ой, Генри, в чем ты только не разбираешься!
«Ну да, — желчно подумал м-р Кенинсби, — ярмарка, деревенские простофили выкладывают последние гроши, чтобы угадать, под каким наперстком горошина. Тоже мне, знаток!».
— Дорогая, — начал он, — мне тяжело вспоминать… Ведь Дункан был моим хорошим другом.
— Ну пожалуйста, тебе ведь нетрудно… Ему нравилось, когда люди интересовались его коллекцией.
Кенинсби поднял голову и заметил, как на лице Сибил мелькнула легкая улыбка. Чему она улыбается? Нэнси сообщила неопровержимый факт, касавшийся последних лет жизни Дункана, и теперь Кенинсби не мог сообразить, как лучше выпутаться. Но Сибил-то чему радуется?
— Я буду вам очень признателен, — вступил в разговор молодой человек. — Мне в самом деле интересно! Наверно, это у нас в крови, — добавил он, подшучивая над Нэнси.
— Ты и гадать умеешь? Погадаешь мне? — щебетала она.
— Немного по картам, немного по руке, ну и немножко по звездам, — сообщил он.
— По руке я и сама могу, — объявила Нэнси. — Я гадала папе и тете тоже. Я только не смогла прочесть папину линию жизни — она вроде кончается на сорока, а он вот он — живой.
М-р Кенинсби, ощущая себя скорее на том свете, чем на этом, опустил голову.
— А мисс Кенинсби? — спросил Генри, слегка наклонившись к ней.
— Она, по-моему, собирается жить вечно, — заявила Нэнси. — У нее линия жизни даже под палец уходит.
Генри странно поглядел на Сибил, но ничего не сказал, и разговор о хиромантии оборвался, когда Ральф заявил, что всякий там спиритуализм и тому подобная ерунда — просто вздор.
— Как вы собираетесь узнать по моей ладони, что в пятьдесят я заболею, в шестьдесят мне перестанет везти, а в семьдесят я уеду в Занзибар?
— Руки — штука странная, — сказал Генри. — О линиях на них до сих пор мало что известно.
— Да? — удивился Ральф.
— Таких красивых рук, как у тети, я ни у кого не видела, — Нэнси искоса взглянула на Генри и отметила, как изумленно шевельнулись его брови. Что и требовалось. Пусть посмотрит и сравнит потом. У нее тоже красивые руки. И все остальное, между прочим, не хуже, чем у других. Она легонько коснулась его плеча и добавила:
— Посмотри сам.
Все посмотрели, даже сама Сибил благосклонно взглянула на собственные руки и мягко согласилась:
— По-моему, довольно милые.
М-р Кенинсби мысленно отметил, что сестра, как всегда, отличилась. Человеку не пристало хвалить самого себя. Что люди подумают, если он вдруг примется утверждать, будто лицо у него «довольно милое»?
— Просто замечательные, — убежденно сказала Нэнси.
— Классные, — подтвердил Ральф.
— Они прекрасны, — серьезно произнес Генри.
— Я видел потрясающую руку в Британском музее, — начал м-р Кенинсби, ощутив, что и ему пора сказать веское слово, — какого-то царя, наверное, египетского. Гигантская голова, а перед ней — огромная рука со сжатым кулаком. — Он для наглядности сжал кулак.
