Уильям Ходжсон - Карнакки – охотник за привидениями
Такова, словом, была тайна, которой мне предстояло дать здравое и разумное объяснение!
От Томми, второго из сыновей, смышленого мальчика лет пятнадцати, я узнал новые подробности. Он видел, как был ранен дворецкий, или, точнее говоря, видел дворецкого в то мгновение, когда тому был нанесен удар. Он сказал мне, что если бы этого человека лягнул конь, то и в этом случае его не отбросило бы дальше или с большей силой. Все случилось, когда тот отправился гасить свечи на алтаре. Кинжал пронзил его насквозь, так что острие вышло за левым плечом, и с такой силой, что вызванному немедленно врачу пришлось извлекать оружие из кости — кинжал насквозь пробил лопатку. Таковую информацию я извлек из самого доктора, который, наряду со всеми остальными, находился в полном и несомненном недоумении — как и я сам, поскольку, казалось, остается только согласиться с тем, что некая невидимая тварь — создание, явившееся из потустороннего мира — едва ли не убило живого человека. И следовало ожидать продолжения. Мне предстояло собственными глазами увидеть чудо, происшедшее в нашем, так называемом прозаическом столетии. Да-да, собственными глазами! Как оказалось, мне пришлось ощутить воздействие сверхъестественных сил на самом себе!
В тот вечер я предложил сэру Джарноку (невысокому, морщинистому и нервному старику) провести ночь в капелле, постоянно приглядывая за кинжалом, однако он не стал даже слушать меня и поведал, что с того дня, как замок перешел к нему по наследству, у него вошло в обычай каждый вечер запирать дверь капеллы, чтобы никто по глупости или безрассудству не мог попасть в это опасное место. Тут, должен признаться, я некоторое время просто смотрел на него, называя в уме старой бабой; однако когда он заметил, что предосторожность его оправдала себя, о чем можно судить по нападению на дворецкого, мне нечего было сказать. Тем не менее, было странно, что человек двадцатого столетия может серьезно относиться к подобным разговорам.
Тем не менее, услышав от сэра Джарнока о предосторожности, заставлявшей его в течение многих лет запирать привидение по ночам, дабы оно не могло никому навредить, я не мог не отметить, что кинжал поразил не врага семейства, а верного и доверенного слугу, и что более того, нападение было совершено не во тьме, а когда капелла была ярко освещена.
На эти мои замечания старый джентльмен ответил несколько обеспокоенным тоном, что если в отношении освещения я, безусловно, прав, то на кого в этом мире и в наше время можно рассчитывать безо всяких сомнений?
— Тем не менее, сэр Джарнок, — возразил я, — у вас, конечно, нет никаких оснований подозревать своего дворецкого в том, что он является врагом семьи?
Я произнес эти слова наполовину шутливым тоном, однако он вполне серьезно ответил мне, что никогда не имел совершенно никаких причин не доверять Паркеру. После этого, с легким любезным поклоном, сославшись не подобающую возрасту усталость, он пожелал мне доброй ночи и отправился почивать, оставив по себе впечатление вежливого, но суеверного старого джентльмена.
Той ночью, когда я раздевался ко сну, меня осенила идея. Я подумал о том, что если я хочу добиться какого-либо прогресса в разрешении дела, то должен заручиться возможностью входить в капеллу и выходить из нее в любое время дня и ночи. А идея была такова: утром, когда мне передадут ключ, сделать с него отпечаток и изготовить дубликат. Таким образом я легко добьюсь поставленной цели и смогу беспрепятственно входить в капеллу после темноты и следить за Горестным кинжалом, не обижая сэра Джарнока нарушением давно соблюдавшихся им предосторожностей.
Утром я получил ключ у старого джентльмена и в его присутствии отпер капеллу. Потом я отправился в свою комнату за камерой и штативом, где и снял отпечаток, после чего, вернувшись с фотоаппаратом, возвратил ключ владельцу. Установив камеру в проходе между креслами, я сфотографировал солею, а потом сказал, что оставлю ее на этом месте, и сэр Джарнок проводил меня к выходу из капеллы и запер за нами дверь. Он сказал мне, что будет счастлив предоставить мне ключ всякий раз, когда я захочу посетить капеллу, но только не после наступления темноты, ибо не может допустить, чтобы еще один человек стал жертвой зачарованного кинжала.
Я отнес свою кассету в Бертонтри и отдал ее местному фотографу, сказав, чтобы он проявил единственную находившуюся в ней пластинку, но не печатал до особого моего распоряжения. Затем я принялся искать замочных дел мастера и, обнаружив такового, заказал ему сделать по оттиску ключ так быстро, как это возможно, поскольку он может потребоваться мне уже вечером. И когда я заглянул к нему в конце дня, работа, к моему удовлетворению, была уже выполнена.
Я вернулся в замок как раз к обеду, после которого, принеся соответствующие извинения, удалился в свою комнату. Оказавшись там, я извлек из-под кровати несколько отличных пластинчатых панцирей, которые позаимствовал из оружейной кладовой. Еще там была какая-то кольчужка с прикрывающим голову плетеным капюшоном. Я одел панцирь, а поверх его натянул кольчугу. Я не слишком разбираюсь в панцирях, но, судя по тому, что мне довелось узнать с тех пор, я нацепил на себя части двух различных боевых одеяний. Так или этак, но чувствовал я себя в них жутко. Однако, поскольку мой план требовал наличия на теле какой-то защиты, я постарался предпринять все возможные предосторожности. После этого я прикрыл свою броню халатом, опустил револьвер в один из боковых его карманов, а вспышку убрал в другой. Фонарь со шторкой остался у меня в руках.
Выйдя в коридор, я закрыл и запер дверь своей спальни, а после этого осторожно спустился к капелле, моля, чтобы никто не заметил меня по пути. Оказавшись у двери, я немедленно опробовал ключ и в следующее мгновение оказался в темной и тихой капелле, заперев за собой дверь.
Должен признаться, что чувствовал я себя не так чтобы уж очень. Стоять в полной тьме, не зная, приближается или нет к тебе невидимая тварь, не так уж приятно, как это может кое-кому показаться. Тем не менее, паниковать не было никакого смысла, поэтому я включил фонарь и начал обход.
Ничего неожиданного мне обнаружить не удалось. Кинжал безмятежно покоился на своем месте над алтарем, а вокруг было тихо, холодно и безмолвно. Затем я подошел к оставленной мной камере, извлек из оставленной под ней сумки кассету, вставил ее в камеру и взвел затвор. Сняв крышку с объектива, я приготовил вспышку и нажал на спуск. Ослепительно яркая вспышка вырвала из небытия весь интерьер капеллы, тут же скрывшийся из вида. После этого, пользуясь фонариком, я переставил кассету, чтобы в нужное мгновение располагать свежей пластинкой.
