Марина Дяченко - Мир наизнанку (Сборник)
Он вымокнет в две минуты, подумала Лиза, на секунду выныривая из болота привычных мыслей. Сделала несколько шагов, чувствуя, как молотят брызги по щиколоткам, и вопросительно подняла зонт:
— Может, спрячетесь?
Он повернул голову. Если бы Лиза была блохой, решившей предложить помощь кошке, — взгляд, которого она удостоилась, не мог бы оказаться более скептическим.
Она отступила. Вот так шагнуть с зонтом к незнакомому мужчине — в безлюдном месте, на темной остановке — могла только законченная дура, ага. Вода, заливавшая туфли, показалась вдруг очень холодной.
Человек продолжал смотреть. У него были тонкие губы, сардонически сжатые, и довольно-таки крупный нос. В глазах отражались фары проносившихся машин.
Потом он молча встал рядом. Лиза почувствовала себя очень скованно; возможно, человек прочитал в ее предложении смысл, которого там вовсе не было? Краем глаза она видела свет, горящий в будочке обменника, и бледное лицо за стеклом; в конце концов, она просто предложила зонт человеку, стоящему под ливнем, только и всего.
— У тебя приличные проблемы, — сказал незнакомец и посмотрел на Лизу с высоты своего роста, сверху вниз.
— Что?
— Ты научилась прикидываться человеком. Но тебе не сладко.
— Что?!
Дождь молотил по ткани зонтика, возможно, из-за этого грохота ей мерещились в устах незнакомца дикие слова.
— Проконсультируйся, — сказал обладатель серого свитера. — Если совсем прижмет — можешь приехать ко мне.
Земля задрожала, из темноты вышел трамвай. Красный, узкий, очень мокрый, он остановился у края тротуара, и двери-гармошки разъехались.
— Спасибо за зонтик, — сказал человек и шагнул внутрь. На секунду стал виден профиль женщины, сидящей на месте водителя: в детстве Лизу поражало, что у трамваев нет руля, только поручень, чтобы вагоновожатый мог держаться.
Двери трамвая захлопнулись. Вагон вздрогнул и покатился дальше, снова задрожала земля. Дождь хлестал, как сумасшедший. Лиза некоторое время смотрела вслед трамваю, пока не сообразила, что на гладком асфальте нет рельсов.
* * *— Девушка! Девушка!
Шли и шли друг за другом мокрые лица машин. Дождь колотил по твердому покрытию, капли шлепались, разбивались, подпрыгивали, над землей висела туча брызг, и Лиза не сразу различила за этим грохотом стук по стеклу:
— Девушка!
Она обернулась.
Парень в обменной будке колотил по стеклу костяшками пальцев. Решетка, прикрывающая окошко от грабителей, была похожа на восходящее солнце с растопыренными лучами.
— Да подойдите же! Пожалуйста!
Переложив зонтик из одной руки в другую, перешагивая через сухое пространство из лужи в лужу, Лиза подошла.
— Что он вам сказал? — жадно спросил кассир, бледный, с ввалившимися щеками парнишка лет двадцати с небольшим.
— Он сказал, что у меня проблемы, — призналась Лиза и спросила, помолчав: — У вас что, круглосуточный обменный пункт? Уже поздно…
— Он вас пригласил или нет? Скажите? Пригласил?
Дождь потоками лился с краев зонтика.
— Здесь ведь нет рельсов, — сказала Лиза.
— Конечно, нет!
— И здесь не ходит трамвай.
— Как вы вообще сюда попали? — напряженно спросил кассир.
— Пешком! — она поежилась, чувствуя, как дождь водяной пылью пробивает ткань зонта.
И огляделась.
Блестел асфальт. Остановка казалась нарисованной на мокром стекле, дальние пропорции искажались, как отражение в елочной игрушке. Горел фонарь, и единым потоком шли машины, не останавливаясь, не замедляясь, будто на карусели.
Странно, что никого нет на остановке, подумала она и вдруг замерзла до кончиков ногтей. Кассир настойчиво постучал в окошко:
— Эй! Как вас зовут?
— Елизавета…
— Елизавета, вы говорили с Хозяином, понимаете?
— Нет. Он ваш хозяин?
— Ваш тоже… Как вы сюда попали? Как вы вообще решились к нему подойти?!
— Я просто предложила человеку зонтик, — Лиза отступила от окошка.
— Не уходите! — завопил кассир.
Еще один сумасшедший, подумала Лиза.
Из пелены показалась маршрутка. Лиза кинулась к ней что есть духу, но белый микроавтобус только чуть притормозил, поднял веер брызг и уехал — как будто Лизы не было, как будто остановка пустовала. И машина казалась пустой — Лиза видела, как салон ее насквозь пробивают дальние фонари, высвечивают спинки незанятых сидений.
Она почувствовала, что ноги промокли до колен. Машины двигались в торжественной тишине, мокрая остановка казалась окруженной туманом, как сцена — темнотой.
Медленно, бочком она вернулась к будке обменника.
— Послушайте, Елизавета, — торопливо сказал мужчина в будке. — Если он вас приглашал — это шанс, один на миллион, вы можете к нему приехать. Но только если он вас звал. Что он конкретно сказал?
— Он сказал, что я научилась прикидываться человеком, — Лиза разглядывала кассира сквозь мутное стекло и солнцеподобную решетку.
— Так вы не человек?!
— Я марсианин.
— Зря вы так шутите, — горестно сказал кассир. — Вы посмотрели бы на меня повнимательнее.
Почти против своей воли Лиза вытянула шею и заглянула в темноту будочки. Кассир восседал на офисном стуле — нет, он сам ниже пояса был офисным стулом. Его торс вырастал из сиденья, как орхидея из пня.
— Бред, — прошептала Лиза. Мигнула: наваждение прошло, в будке стояла полутьма, а окошечко было таким крохотным, что туда и мелкая купюра, наверное, протискивалась с трудом.
— Хотите поменять доллары, евро? — спросил кассир. — У нас хороший курс.
— Спасибо, — сказала Лиза. Повернулась и, опустив зонтик, мокрая, как мышь, пошла по направлению к станции метро.
* * *Ее страх выбиться из привычного был, скорее всего, простым неврозом. Рутина служила оболочкой защитного пузыря, стоило пробить в ней крохотное отверстие, как вся ткань мира расползалась. В детстве Лиза иногда ловила себя на странном ощущении: она будто не знала, кто она, привычные вещи казались новыми, собственное имя — странным. Это были жуткие, неприятные моменты, сродни падению с высоты. Она всерьез верила, что, если пойти по незнакомой улице, заблудиться в чужом городе, просто выйти на неправильной станции метро — можно превратиться в другого человека и забыть, кем был раньше. И стоять перед дверью, хмурясь, роясь в чужих воспоминаниях, осознавая, что дверь знакома — но чужая. Чужая, — но в нее придется войти и жить.
— Лизавета, — сказала Алена, которая отлично знала, что Лиза терпеть не может, когда ее так называют. — Пашка женится.
Пашке было двадцать, он снимал наушники только в ванне, потому что его мозг составлял одно целое с ай-фоном. Лиза была уверена, что такие, как Пашка, не женятся никогда.
