Говард Лавкрафт - Заброшенный дом
Вот все, что было мне известно до тех пор, пока мои настойчивые расспросы не вынудили дядюшку показать мне записи, которые, в конечном счете, и подвигли нас на наше жуткое расследование. В пору моего детства страшный дом пустовал; в расположенном на высоком уступе дворике, где никогда не зимовали птицы, росли одни бесплодные, причудливо изогнутые и старые до безобразия деревья, высокая, густая, неестественно блеклая трава и уродливые, как ночной кошмар, сорняки. Детьми мы часто посещали это место, и я до сих пор помню тот мальчишеский азартный страх, который я испытывал не только перед нездоровой причудливостью этих зловещих растений, но и перед самой атмосферой и тяжелым запахом полуразрушенного здания, в которое мы иногда заходили через незапертую парадную дверь, чтобы пощекотать нервы. Маленькие оконца были по большей части лишены стекол, и невыразимый дух запустения витал над еле державшейся панельной обшивкой, ветхими внутренними ставнями, отстающими обоями, отваливающейся штукатуркой, шаткими лестницами и теми частями поломанной мебели, которые еще оставались там. Пыль и паутина вносили свою лепту в ощущение ужаса, и настоящим храбрецом считался тот мальчик, который отваживался добровольно подняться по стремянке на чердак, обширное балочное пространство которого освещалось лишь крошечными мерцающими оконцами на концах фронтона и было заполнено сваленными в кучу обломками сундуков, стульев и прялок, за многие годы опутанными и окутанными паутиной настолько, что они приобрели самые чудовищные и дьявольские очертания.
И все же самым страшным местом в доме был не чердак, а сырой и промозглый подвал, внушавший нам, как это ни странно, наибольшее отвращение, несмотря на то, что он находился целиком над землей и примыкал к людной улице, от которой его отделяла лишь тонкая дверь да кирпичная стена с окошком. Мы не знали, стоит ли заходить в него, поддаваясь тяге к чудесному, или же лучше избегать этого, дабы не навредить душе и рассудку. Ибо, с одной стороны, дурной запах, пропитавший весь дом, ощущался здесь в наибольшей степени; с другой стороны, нас пугала та белесоватая грибовидная поросль, что всходила в иные дождливые летние дни на твердом земляном полу. Эти грибы, карикатурно схожие с растениями во дворе, имели прямо-таки жуткие формы, представляя собой отвратительные пародии на поганки и индейские трубки; подобных грибов мне не случалось видеть ни в каких других условиях. Они очень быстро сгнивали и на определенной стадии начинали слегка фосфоресцировать, так что запоздалые прохожие нередко рассказывали о бесовских огоньках, мерцающих за пустыми глазницами окон, распространяющих смрад.
Мы никогда даже в пору самых буйных своих сумасбродств в канун дня всех святых никогда не посещали подвал по ночам, зато во время дневных посещений нередко наблюдали упомянутое свечение, особенно если день выдавался пасмурный и сырой. Была еще одна вещь, более, так сказать, неуловимая, которую, как нам казалось, мы тоже часто наблюдали, весьма необычная вещь, хотя скорее существовавшая в воображении, нежели в действительности. Я имею в виду контур, смутный белесоватый контур на грязном полу что-то вроде тонкого подвижного налета плесени или селитры, который, как нам порой казалось, мы различали среди скудной грибовидной поросли перед огромным очагом в кухне. Иногда нас поражало жуткое сходство этого пятна с очертаниями скрюченной человеческой фигуры, хотя в большинстве случаев такого сходства не наблюдалось, а зачастую и вовсе не было никакого белесого налета. Однажды дождливым днем видение представилось мне намного отчетливее, чем прежде, и еще мне показалось, что я различил нечто вроде испарения легкое, желтоватое и мерцающее, оно поднималось над пятном плесени и улетучивалось в зияющую дыру дымохода. В тот же день я рассказал об увиденном дяде, и хотя он только улыбнулся этому причудливому образу фантазии, в улыбке его, казалось, сквозило какое-то воспоминание. Позднее я узнал что представление, сходное с моим, входило в некоторые смутные старинные поверья, распространенные среди простого люда поверья, связанные с причудливыми зверовидными формами, которые принимает дым, выходя из крупных дымоходов, и с гротескными контурами, которые порой имеют извилистые корни деревьев, пробившиеся в подвал сквозь щели между камнями фундамента.
2
Пока я не достиг совершеннолетия, дядя не спешил знакомить меня со сведениями и материалами, касавшимися страшного дома, которые ему удалось собрать. Доктор Уиппл был консервативным здравомыслящим врачом старой школы и, несмотря на весь свой интерес к вышеописанному месту, остерегался поощрять юный, неокрепший ум в его естественной склонности к сверхъестественному. Сам он считал, что как дом, так и его местонахождение всего-навсего обладают ярко выраженными антисанитарными свойствами и не имеют никакого отношения к сверхъестественному; в то же время он понимал, что если тот ореол таинственности, что окружает дом, возбуждает интерес даже в таком материалистически настроенном человеке, как он, то в живом воображении мальчика ореол этот непременно обрастет самыми жуткими образными ассоциациями.
Дядюшка жил бобылем. Этот седовласый, чисто выбритый, несколько старомодный джентльмен имел репутацию местного историка и неоднократно скрещивал полемическую шпагу с такими прославленными любителями дискуссий и охранителями традиций, как Сидни С.Райдер и Томас У.Бикнел. Он жил с одним слугой мужского пола в георгианском особняке с дверным кольцом и лестницей с железными перилами, стоявшем, ежеминутно рискуя рухнуть вниз, на краю обрыва по ходу Норт-Корт-стрит рядом со старинным кирпичным зданием, где некогда располагались суд и колониальная администрация. Именно в этом здании 4 мая 1776 года дедушка моего дяди кстати, двоюродный брат того знаменитого капитана Уиппла, который в 1772 году потопил на своем капере военную шхуну Гаспи флота Ее Величества голосовал за независимость колонии Род-Айленд. Дни напролет просиживал дядя в своей библиотеке сырой, с низкими потолками, с некогда белой, а теперь потемневшей от времени панельной обшивкой, с затейливыми резными украшениями над камином и крошечными оконцами, почти не пропускавшими света из-за вьющихся снаружи виноградных лоз, просиживал в окружении старинных фамильных реликвий и бумаг, содержавших немало подозрительных ссылок на страшный дом по Бенефит-стрит. Да и не так уж далеко от дядюшкиного дома располагался этот очаг заразы ведь Бенефит-стрит проходит по склону крутого холма, на котором некогда располагались дома первых поселенцев, прямо над зданием суда.
