Лариса Романовская - Московские Сторожевые
— Утро, — говорю… И улыбаюсь всеми морщинами. Тамарка кивает: ясно ей, что Степановна совсем с глузду съехала, раз по ночам с лопатой по району разгуливает, будет о чем невестке за завтраком рассказать. Сколько себя нынешнюю помню, столько и Тамару знаю. Даже жалко ее как-то, старую, здесь оставлять… Вот сейчас поулыбаюсь ей как следует, пусть у нее день заладится и в хороший вечер перетечет, мне ж не жалко.
— А что, Лика Степановна, племянник ваш к вам не ездит больше? — Тамарка выпускает последний моток дыма, хвост сигареты в банке топит.
У меня ключ в скважину попал, хорошо-то как…
— А то давайте поможем… Антоша на рынок сегодня поедет, пусть вам тоже привезет…
— Ездит, Томочка, ездит. Спасибо за заботу…
У Антоши уже двое детей и третий через год вылупится, а он соседям помогает так, будто до сих пор план по тимуровской работе выполняет: с ненавистью, но старательно, Тамару слушает.
— Как скажете, Лика Степановна…
Выучила-таки, смилостивилась. Не Ангелина я, не Акулина и не Гликерия… Ликой меня зовут. Нельзя первую букву путать, неправильно это.
Я Тамаре, конечно, соврала когда-то шутки ради. Дескать, папаша мой несуществующий, Степан, меня Электрификацией назвал, а потом я переделала. Томка поверила и всему дому раззвонила. А чего бы ей не поверить. Мне сейчас лет восемьдесят пять, а то и побольше. Для того поколения имечко в самый раз будет.
Я дверью себя заслоняю, бормочу чего-то, а Тамарка уже звонок давит и лопату мне сует. Совсем про нее забыла, надо же. Ну, пора, значит.
В стиральную машину я все закинула — и перчатки, которыми Софико в землю укладывала, и халат замызганный. Хорошая машинка, второй год ей всего, новая… Случись что не так, ее ж Ростик к себе упрет, он крохобор… Надо будет подсуетиться, не допустить.
Ну, машинку я завела, пошла в ванную руки мыть. Глянула на наполненную ванну: тоже забыла про нее. Я ведь спину греть собралась, уже под утро, когда форточка на кухне хлопнула. Теперь вот воду по второму разу набирать, соль, пену и масляные шарики изводить. Ну ничего, пусть набирается, а я пока Софико покормлю, вроде там еще банка «Вискаса» открытая в холоди…
Мобильник верещал обиженно, выплескивал в тишину Майю Кристалинскую. Опять мамочка звонит, чтоб ее…
— Леночка, не разбудила? Ах, ты не ложилась еще? Тогда слушай. Мы с Ростиком, конечно, к тебе сегодня собирались…
Мне что отвечай, что не отвечай — мама и не заметит. Не приедут — оно и к лучшему, не поругаемся лишний раз. Да и Ростислава видеть не хочу, насмотрелась я на него.
Ростику девяносто девятый год пошел, а мама его от себя отпустить все не может. Младшенький сыночек, любименький бубусик. Если бы вместо Ростика сестренка родилась, как хорошо все было бы. Три дочки, три наследницы, обучать легко, дела делить — одно удовольствие. Мама так и планировала, что три нас будет: Леночка, Манечка и Настенька. А вместо Настеньки родился крикливый рыжий мальчишка, все загубил.
— Леночка, ты слышишь меня вообще? Я говорю, что ботинки зимние смотреть поедем, у Ростика опять нога выросла…
Вот мама умудрилась, а? Конечно, Ростю никто бы к серьезным делам не допустил, ведьмачить бы не дал, но ведь он же не совсем пропащий, с нашей-то наследственностью. Хотя и среди Спутников хорошие мастера бывают. Сложное это ремесло — людей на всю жизнь счастливыми делать, я вот с трудом справляюсь. Для этого мягкость нужна, а в Ростике ее хоть лопатой греби.
Ростислава в ученики многие звали. И в тридцатом, когда он совсем совершеннолетним стал, и в сорок первом — когда мало Спутников осталось, и в сорок пятом, когда… А мама сказала «нет», ну, значит, и нет.
Так и ходит Ростик у мамули в учениках. Без нее ничего путного не может. Даже не пробуждался ни разу. Мама его сама молодит, ей это вроде не в тягость, хотя сил, конечно, от этого не прибавляется… Ну, маме виднее. Я-то знаю, где она отогревается потом: обновит Ростика и ждет, когда он молодую жену домой приведет. И вот воюет с невесткой, доводит ту до кипения: чтобы смерти свекрухе пожелала да понадеялась ту пережить и сплясать на поминках. Долго иной раз ждать приходится. Мамуле.
Я Ростислава про себя Синей Бородой дразню, хоть он и безбородый сейчас: чего-то мама перемудрила, сделала его двадцатилетним. (Это ж его Тамарка за племянника моего приняла, к вящей радости мамули.) Вот этим летом весело было, когда Ростик в университет поступать решил, на философский. У него это уже шестой институт будет: ни один не закончил, все женился… А мама бдела: чтобы, спаси нас всех, никто из Ростиковых подружек наше семя в себя не принял, а то ведь признавать придется, особенно если внучка…
— Так ты, Леночка, согласна, правда?
— Нет, — говорю я не раздумывая и воду в ванне перекрываю. Там пена над бортиком поднялась, упругая и пузырчатая, как на пивной кружке. Пора греться.
Сперва мамуля еще в трубке чирикает, потом я отключаюсь, так там снова Кристалинская на всю квартиру поет, к моей совести взывает.
А в ванне правильно, горячо. Пена — это, конечно, не травки всякие, но тоже хорошо. Травки у меня следующей осенью появятся: я ж к весне помолодею, обновлюсь. Вот и соберу их нормально, а ближе к августу всякие отвары сделаю. Не по мамулиной указке, а как мы с Манечкой покойной привыкли.
Про Манечку — точнее уж Маничку, как тогда принято было, — мне до сих пор вспоминать холодно. Даже сейчас пятнистая кожа мурашками идет, хоть вода и горячая. Маня так толком и не пожила. Всего один раз обновиться успела, да и то неудачно. В тридцать девятом году… Полтора года подурачились мы с ней, а потом Маня замуж вышла, в городе Киеве. Дальше рассказывать или и так все понятно? При первой же бомбежке, а может быть, и при второй. Ведьмы ведь только огня боятся, остальное им так… не сильно опасно. Потому и в войнах нас гибнет куда меньше, чем при пожарах, взрывах и прочих огнеопасных делах…
Мне вот повезло, хотя мы с Манькой вместе тогда молодели, я тоже первый раз. Документы на близняшек сделали: она Марианна, я Людмила. Имена как угодно менять можно, только первую букву не тронь. Маничка, дурища, все Аней представлялась. Вот и напортачила. А на мне теперь дел в два раза больше, не справляюсь толком. И когда Леночкой была, и когда Людочкой, и когда Ликой… Степановной, хих… В честь того покойного мужа, который на мне-Людочке женился. Манькина идея была, кстати. Еще на моей свадьбе, в сороковом. «Вот будем с тобой году так в семидесятом перекидываться, так я Владимировной буду, в честь Володечки, а ты тогда Степку увековечивай, если детей не будет…» Не будет, Маня… Рано мне еще.
Из воды я со скрипом и оханьем выбираюсь, цепляясь за специальный поручень, поставленный соседкиным Антошкой. Надо будет его весной поблагодарить, а то парня совсем семья заездила, пусть развеется, дурной… Ах ты, мать-перемать, халат в стирку отправила, накинуть нечего. Ну можно тогда и в ночную сорочку сразу.
