Книги крови. I–III - Баркер Клайв

– Вот что должно интересовать нас прежде всего: то, что лежит в глубинах нашей психики, – продолжал Куэйд. – Игнорируя это, мы рискуем...

Внезапно Куэйд запнулся: красноречие оставило его.

– Рискуем – что?

Куэйд уставился в опустевший стакан, вероятно, желая его наполнить снова.

– Хочешь повторить? – спросил его Стив, в глубине души стремясь услышать отрицательный ответ. Вместо этого Куэйд переспросил:

– Чем мы рискуем? Ну, по-моему, если мы сами не пойдем зверю навстречу, если его не разыщем и не приласкаем, тогда...

Стив ощутил, что наступил кульминационный момент разговора.

– Тогда, – закончил Куэйд, – зверь рано или поздно сам придет за нами, где бы от него не прятались.

Страх – вот та тема, что неизменно доставляет нам какое-то болезненное наслаждение. Если, конечно, речь идет о чужом страхе.

В последующие две недели Стив ненавязчиво навел кое-какие справки о философствующем мистере Куэйде, и вот что выяснил.

Знали его лишь по фамилии, имя же никому не было известно.

Точно так же никто точно не знал, сколько ему лет, и только одна из секретарш считала, что Куэйду уже за тридцать, что весьма удивило Стивена.

Та же секретарша слыхала от самого Куэйда, что родители его умерли, но почему-то полагала, что их убили.

Больше никаких сведений о Куэйде собрать не удалось.

– Я твой должник за выпивку, – произнес Стив, дотрагиваясь до плеча Куэйда. Тот дернулся от неожиданности и обернулся. – Бренди, как и в прошлый раз? – поинтересовался Стив.

– Да, благодарю.

– Что, напугал тебя, подкравшись незаметно? – осведомился Стив после того, как заказал напитки.

– Да нет, просто я что-то задумался.

– А мне казалось, что это перманентное состояние философов...

Стив сам не мог понять, почему его вновь потянуло к парню не только на десять лет старше его, но и явно принадлежащему к другой весовой категории, разумеется, в интеллектуальном смысле. Скорее всего, их прошлая беседа лишила Стива душевного равновесия, в особенности рассуждения Куэйда о диком звере, и теперь он жаждал продолжения. Интересно, какие еще метафоры изобретет Куэйд, что нового он скажет о бездарях-преподавателях, калечащих студентов?

С другой стороны, Куэйд на роль гуру не тянул, главным образом из-за его цинизма и неопределенности собственных концепций, если таковые вообще существовали. Определенно было только то, что его взгляды – философские, религиозные или политические – не составляли целостной системы, да он в ней попросту не нуждался.

И тем не менее, у Куэйда было собственное мировоззрение, с изрядной долей чувства юмора (хотя он и смеялся крайне редко). Окружающих он считал ягнятами, которые только и делали, что искали себе пастуха, а все те, кто претендовал на эту роль, были, по его убеждению, шарлатанами. Все, что лежало за пределами загона для ягнят, внушало им непреодолимый, парализующий ужас, который и есть одна-единственная в этом мире истина, не подлежащая сомнению.

Интеллектуальное высокомерие Куэйда доходило до смешного, но Стиву вскоре начала нравиться та легкость, с которой его новый знакомый вдребезги разбивал устоявшиеся, казавшиеся незыблемыми догмы. Иногда, правда, его раздражали убийственные аргументы Куэйда против тех или иных непререкаемых для Стива истин, однако после нескольких недель общения с Куэйдом его всеразрушающий нигилизм вырос в глазах Стивена до высшего проявления свободы человеческого духа.

Воистину для Куэйда не существовало ничего святого. Родина, семья, вера, закон – все это было для него не просто пустыми словами, но и насквозь фальшивыми понятиями, сковывающими, удушающими человека. Страх – вот единственная реальность, имеющая смысл.

– Я боюсь, ты боишься, мы боимся, он, она, оно боится... – говаривал Куэйд. – Ни одно живое существо не может избежать ощущения страха, от которого сердце замирает.

Любимым оппонентом Куэйда в философских спорах была студентка филфака по имени Черил Фромм. Любимой потому, что «железные» аргументы Куэйда неизменно доводили ее до белого каления. Стив обожал наблюдать со стороны за поединками «не на жизнь, а на смерть» между его приятелем-мизантропом и «патологической оптимисткой», как Куэйд называл Черил.

– Дерьмо все это, – говорила она, когда их спор достигал точки кипения. – Да мне плевать, что ты трясешься как осиновый лист, что ты боишься собственной тени. Главное, что я сама отлично себя чувствую.

Вид ее подтверждал это на все сто. От поклонников у Черил Фромм отбоя не было, но она умела расправляться с ними с легкостью неимоверной.

– Все знают, что такое страх, – возражал ей Куэйд, уставившись на нее своими молочно-белыми глазами, стремясь (Стив это прекрасно понимал) поколебать ее непробиваемую убежденность.

– А вот и не все. Я, к примеру, не боюсь ни черта, ни дьявола.

– И никогда-никогда не испытывала страха? И по ночам кошмары не мучили?

– А с какой стати? Семья у меня замечательная, призраков в доме нет, скелеты в чулане тоже не водятся. Да я даже мяса не его, поэтому спокойно проезжаю мимо городской бойни. Еще раз говорю: дерьмо все это. Я в самом деле не испытываю никаких страхов, но это ведь не значит, что я не живу, не существую!

Глаза Куэйда напоминали в этот момент змеиные.

– Держу пари, ты своей самоуверенностью что-то скрываешь.

– Ага, ночные кошмары, что постоянно меня мучат.

– Не исключено, причем кошмары эти жуткие.

– Тогда валяй, поведай нам о них. А мы послушаем...

– Откуда же мне знать твои кошмары?

– В таком случае поведай о своих.

Куэйд заколебался.

– Видишь ли, – наконец проговорил он, – это предмет, не подлежащий анализу.

– Не подлежит анализу моя задница! – отбрила его Черил. Стивен не смог сдержать улыбки: анализировать задницу Черил было занятием действительно глупейшим, скорее, следовало на нее молиться. Куэйд, тем не менее, не сдавался:

– Мои страхи – мое личное дело, и в более широком контексте они лишены смысла. Если хочешь, образы, возникающие в моем мозгу, являются лишь отображением моего страха, своего рода семантическими знаками, передающими тот ужас, что и является глубинной сутью моей личности.

– У меня тоже возникают образы, – неожиданно встрял Стив. – Некоторые эпизоды из детства. Они заставляют меня задуматься о...

Стив запнулся, поняв, что чересчур разоткровенничался.

– Какие эпизоды? – уцепилась за него Черил. – Неприятные воспоминания, да? Ну, например, как ты упал с велосипеда или что-то в этом роде?

– Да, похоже на то, – кивнул Стив. – Временами подобные эпизоды вспоминаются помимо моей воли, как бы машинально, когда я ни о чем таком не думаю.

– Вот именно, – удовлетворенно хмыкнул Куэйд.

– Это есть у Фрейда, – заметила Черил.

– Чего-чего?

– Фрейд, Зигмунд Фрейд, – повторила Черил тоном, каким обычно говорят с малыми детьми. – Ты, вероятно, о нем слышал...

Куэйд скривился с нескрываемым презрением.

– Эдипов комплекс тут абсолютно не при чем. Страх, что таится в глубинах человеческой души, присутствует там задолго до того, как мы осознаем себя как личности. Зародыш в материнском чреве ухе знает, что такое страх.

– Тебе это известно по собственному опыту? – подковырнула его Черил.

– Может быть, и так, – невозмутимо парировал Куэйд.

– Ну и как там, в материнском чреве?

Усмешка Куэйда словно говорила: «Я знаю кое-что такое, о чем ты и понятия не имеешь».

Усмешка эта очень не понравилась Стиву: было в ней нечто зловещее, предвещающее что-то такое фатальное.

– Трепач ты, только и всего, – подвела итог Черил, поднимаясь со стула и глядя сверху вниз на Куэйда.

– Может, и в самом деле трепач, – согласился вдруг тот как истинный джентльмен.

Довольно неожиданно все споры между ними прекратились.

Не было больше разговоров о ночных кошмарах и их глубинной сути. В течение последующего месяца Стив видел Куэйда крайне редко и неизменно в компании Черил Фромм, с которой тот был подчеркнуто вежлив, даже уважителен. Он даже перестал носить свой кожаный пиджак лишь потому, что, по ее словам, ей отвратителен запах мертвых животных. Столь внезапная и крутая перемена в их отношениях весьма озадачила Стивена, но он в конце концов довольно примитивным образом отнес ее на счет сексуальных мотивов. Сам Стивен девственником не был, однако женщина оставалась для него великой тайной матушки-природы, существом столь противоречивым, что понять его не в силах человеческих.