Елена Блонди - Хаидэ
Тека выдохнула, снова прижала к себе мальчика, который проснулся и сердито кричал, вырываясь.
— Чего сидишь? Бери, давай парней. Пойдем за сестрой. Неум пещеру закроет, сюда вараки не пролезут. А жрецы, ну…
— Ты, Тека, иди.
Кос встал и быстро протиснулся в совсем узкую дыру. Пыхтя, просунул обратно лохматую голову.
— Иди. Я тойр, к мужикам пойду. Этот, он же ходов переходов не знает, как я. Женщин надо вывести. Наружу. Вараки туда не пойдут…
Голова исчезла. Тека замерла, потрясенно глядя, как лениво смыкаются дымные клубы, твердея каменными кромками.
— Кос… люб мой. Да что ж.
Плача, трогала рукой равнодушную каменную стену. Дергала себя за распустившиеся косы. И когда Мелик, топчась рядом, звонко заревел, вторя Бычонку, всхлипнула последний раз и улыбнулась мальчикам, еле видя их через бегущие слезы.
— Вы мои ц-цари, малые мои. Ну-ка, подите ко мне.
— Ма, — сказал басом Бычонок, тыкаясь лицом в юбку на боку.
— Бери, бери брата за ручку. Пойдем. Тута цветы, видишь? Пойдем, там высокая сестра, мамка Ахатта. Надо за ней.
Горбя плечи, медленно пошла снова вперед, не оглядываясь на стену, за которой бешеные мелкие твари, визжа и скрипя, носились по переходам и лабиринтам, ища кого укусить. Маленький князь ехал, прижатый к большой груди, лепетал свое, довольно разглядывая птиц, а двое мальчиков, держась за руки, послушно топали впереди, изредка оглядываясь на матерь Теку, и успокоенные ее улыбкой, снова смотрели вперед, смеясь мокрыми щеками.
Глава 56
Шаман Эргос стоял в пустоте, держа за повод двух коней. Сизый, будто присыпанный серебряной пылью Полынчик поднимал морду, волнуясь, фыркал, и повод натягивался, давя на ладонь. А большой черный конь стоял смирно, будто и нет его. И Эргос дважды оглянулся, чтоб увидеть большой силуэт на сильных красивых ногах.
Рядом, за тонким, невнятно поющим полотном, в ярком свете степного дня цикады тянули бесконечную режущую песню. И прорывался через нее глухой топот дальних всадников. А с другой стороны сидел Патахха, наклонив старую голову, что-то делал на коленях. Эргос присмотрелся, щуря узкие глаза. Сверкнули золотистые и белые прутья. Старик плетет свои корзины. И ничего не спросить у него теперь. Он, конечно, ответит, и даже не взглянет с укором, но пора дать ему отдых. Жизнь все время тащит события, как река по весне волочет в мутных водах то перевернутую лодку, то вырванное с корнем дерево, а то и утопленника с белым лицом. И негоже шаману племени всяк раз бежать за советом к старому. Будто это последний подарок реки жизни. Эргос знает — теперь ему их встречать, думать, что делать, и провожать дальше. Или вытаскивать на берег.
Большой мир подступал совсем близко, закутывая его в покрывала событий, что происходили в разных местах, далеко от него и друг от друга. И ему нужно мысленно отделить слои, не порвав и не перепутав, прочитать каждый и что-то сделать. Или понять, что делать не надо, пусть вершится, идет само.
Он снова отвернулся от Патаххи.
Перед глазами в расщелине сидел Казым, прислушивался к близкому уже топоту и морщил лоб, раздумывая, что делать дальше.
Пусть думает. Эргос взял его коней. А дальше тот все сделает сам.
Наплыла на серые скалы, утыканные зелеными кустами и кривыми деревьями другая картинка. Маленькая комната с белеными стенами, узкая постель, застланная грубым полосатым покрывалом. И, прислонясь к стене, стоит хозяин харчевни, толстяк, заросший черным волосом, как жирный ленивый медведь. Крутит в руках связку ключей, усмехаясь.
Это — было, понял Эргос, и задержал понимание, чтоб не улетело, бережно ощупал его мысленными пальцами. Недавно было, несколько дней тому…
— Так говоришь, не знаешь, куда ушла?
Мелетиос подошел и сел на постель, поглаживая покрывало. На стене висели вещи, полупустая сумка, и небольшой лук, рядом горит с десятком стрел. Небольшой сундук в углу прятался под наспех брошенными платьями, простыми, полотняными, как у обычных горожанок Раффа.
— Откуда ж мне знать, высокий господин. Жила. Платила сначала справно. А утром я глядь, нету, и монет не оставила! Доверчивый я человек. Народу полно, разные все. Вот и такие бывают, как эта девка. Худая да злая, как смерть-чума. Зыркнет глазами…
— А кто приходил к ней?
— Никто не приходил, — Хетис набычился, сжимая в кулаке ключи, — чего меня пытаешь? Думаешь, если одет в тонкие виссоны, у тебя права есть пытать честного человека?
— Красивая женщина. Живет одна, неужто никто не оберегал ее?
Мелетиос говорил, будто не слыша выпадов собеседника, и тот, наливаясь яростью, рявкнул:
— Оглох, штоль? Никого не было! И лошадь не отдам, пойдет в уплату за жилье. Сейчас свистну рабов, жалуйся потом судье, а я и скажу, что ты меня, мирного человека, ограбить пришел.
На двери колыхнулась штора, света в комнатке стало меньше. Нуба встал над Хетисом черной горой, уставил на вспотевшее лицо единственный глаз и медленно улыбнулся, перекашивая покрытое шрамами лицо.
Хозяин икнул, закашлялся. Зазвенела связка ключей, ударяясь о каменный пол. Тонким голосом поспешно сказал, проглатывая слова:
— А в стойле, л-лошад-ка там, ты бери, ув… важаемый. Вещички вот…
Прислоняясь к стене, закрыл глаза, обильно потея.
— Кто приходил к ней? — глубокий голос Нубы прижимал мужчину к стене и тот вдавливался, зажмуриваясь.
— К-канарии госпожи слуга. Каждый день почти. Я не смотрел, я…
Хетис заплакал, кривя рот и дергаясь. Забормотал быстро, стараясь угодить, приседая, чтоб хоть так быть подальше от страшного лица.
— Приказчик ее. Денег нес, комнату чтоб. А то жила там, где бедняки, в конюшне. Лошадку берите, скучает по госпоже своей, не кушаит. И вещи вот.
— Зачем приходил?
— Дык… Любовь у них…
Хетис снизу глянул в мрачное черное лицо и отвернулся, испуганный тем, как сверкнул яростью глаз. В голове суматошно прыгали обрывки мыслей, и главная была — не то сказал, не то!
Но великан отошел, опустив голову. Мелетиос встал, поправляя богатый плащ.
— Как приятно поговорить с вежливым человеком. Собери вещи княгини, хозяин. А мы на конюшню.
Когда Нуба вывел белую Цаплю, что волнуясь, ржала и вздергивала давно нечесаный хвост, Мелетиос принял из рук Хетиса мешок с вещами Хаидэ и пошел со двора следом за Нубой.
— Княгиня? — ошеломленно бормотал Хетис вслед, — княгиня…
Белая тонкая лошадь бежала по волнам прозрачного полотна, поднимая и опуская точеные ноги с щетками светло-серой шерсти. И Эргос, проводив ее взглядом, еще раз повернулся, на этот раз к большому дому, крикливо украшенному яркими фресками и расписными статуями.
