Иван Панкеев - Копья летящего тень
— По фамилии. Фамилия Глеба — Княжич. Но теперь он большой, из княжичей вырос, и с аспирантуры мы величаем его Князем. А вообще он — историк, и раскопал, что одна из ветвей его генеалогического древа действительно княжеская…
Борис говорил так, что чувствовалось: он хочет показать, что из присутствующих только он один может давать пояснения Нике. Хотя было видно, что ни Петр, ни Павел и не помышляли посягать на это право, их, как всегда, вполне удовлетворяла роль слушателей и наблюдателей. Все-таки молва тонко подмечает особенности человеческого характера: вот Наталью с Сергеем лет шесть назад прозвали Женихом и Невестой и, кажется, их ревниво-восторженное отношение друг к другу до старости у любого будет вызывать именно это сравнение; а Петра с Павлом сразу окрестили Свидетелями жизни — и действительно, они везде успевали бывать, при всем присутствовали, но ни в чем не принимали участия. Бориса, как и меня — по линии наименьшей образности, по тому, что само лежало на поверхности, — называли Академиком: он и в Университет пришел семнадцатилетним, и кандидатскую защитил за год, и доктором стал первее всех… Вероятно, ему и сейчас хотелось показать, что он и знает больше, и соображает быстрее прочих.
— Ника занимается нетрадиционной психологией, — продолжал стрекотать Борис, — у нее своя система, и мы проводим совместные исследования на биофаке…
— А проще, я — гадалка, и Борис Андреевич хочет подвести под это научную базу, — произнесла она вроде бы лениво, но так, что в голосе промелькнула нотка мести, особенно в едва выделенном интонацией и паузой отчестве Академика: мол, работа, конечно, работой, но не настолько уж мы и близки, чтобы ты мог говорить то, о чем я могу сказать и сама.
К счастью, в это время снова дал знать о себе притихший оркестр и на фоне штраусовского половодья мелодий с придыханием, усиленным микрофоном, прозвучало всегда удивлявшее меня словосочетание: «Белый танец!»
— Надеюсь, вы не откажете даме, Князь? — Ника первой протянула мне руку, настоятельно требующую опоры. Мы уже сделали несколько шагов, приближаясь к центру фойе, когда она продолжила: — Не обижайтесь, что я вас так назвала. Это не фамильярность, просто вам идет. К тому же, обстановка располагает.
Несколько мгновений мы стояли — ее рука на моем плече, моя ладонь на ее талии, — едва раскачиваясь, приноравливаясь к музыке; вспомнив школьные уроки, я не столько спросил, сколько приказал: «С левой», сам смутившись, как на репетиции; она с удивленной улыбкой согласилась: «Как угодно»; и в тот же миг мы закружились под отсутствующий счет Штрауса: раз-два-три, раз-два-три.
Колонны, будто сдвинувшись с мест, образовали широкое кольцо вокруг нас и чередовались, сливаясь в сплошную мраморную стену. Ника шла так легко, словно была невесомой и, казалось, вот-вот выпорхнет из-под моей руки; когда на поворотах она едва откидывалась назад, ладонь ощущала движение ее мышц и пальцы сами плотнее прижимались к ровной упругой спине.
По-прежнему, как и четверть часа назад, я любовался ею, но теперь уже вблизи: приспущенными веками, аккуратным прямым носом, крылья которого чуть подрагивали при вдохе, приоткрытыми губами; нравилось вдыхать свежий запах ее волос; возбуждало невзначайное, скользящее касание бедер… Все это было настолько необычно, что захотелось прижаться щекой к ее руке, покоившейся на моем предплечье. Взгляд пробежал по крупноячеистой сетке перчатки, на мгновение остановился на запястье, и медленно, вбирая в себя малейшие подробности, двинулся к пальцам.
* * *Резко, беззвучным лазерным выстрелом вспыхнул бриллиант в голове змейки. И сразу будто потемнело в глазах, исчезли колонны, Ника, хрустальные люстры; их место заняло видение алого неба, смерча, бурелома; беззвучно стонала земля, прогибаясь под тяжестью неведомой силы; вскипала серая густая вода в продолговатом озере, заваливаемом огромными гранитными глыбами, падающими с гор; деревья беззвучно ложились, как срезанные гигантским серпом, и от всего этого веяло таким безысходным ужасом, что хотелось забиться в угол, зажмуриться и выть.
* * *— О чем вы так задумались? — сжала мое плечо Ника.
Оказывается, я сбился с такта и едва не наступил ей на ногу.
— Извините, засмотрелся на камень, — кивнул я подбородком на то место, которое еще помнило ее сильные пальцы.
— А, это очень старый перстень, его носила еще моя прабабка…
— Она тоже была гадалкой?
— Все мы что-то предугадываем, — уклончиво ответила она и, безошибочно уловив точку в последней музыкальной фразе, сделала реверанс.
— Провести вас к вашим спутникам? — предложил я, не сумев придумать, что делать дальше.
— А разве сейчас не вы мой спутник? — с иронией спросила она. — Мне хочется отдохнуть, пойдемте к окну, там свежее.
Действительно, длинные бордовые шторы слегка колыхались от потока воздуха. Мы стояли молча, дожидаясь, пока дыхание станет ровным. Ника, отодвинув край шторы, молча кивнула на образовавшуюся щель, видимо, приглашая тоже посмотреть. Став чуть сзади и сбоку, я последовал ее примеру. В будни, когда занят массой дел и каждая мелочь представляется важной, в голову не приходит остановиться у окна и изучать знакомый до каждой скамейки сквер. Сейчас, освещенный фонарями, он был совсем не похож на тот, дневной, к которому я привык. Я никогда не видел его таким пустынным и тихим.
— Хорошо там, наверное, — еще раз кивнула Ника в сторону окна. — Пойдемте, посмотрим?
— Еще рано, нас не так поймут, — сказал я, вспомнив о Борисе и представив, как пристально он сейчас наблюдает за нами. — И потом, сейчас начнется смешная викторина.
— О, вас так пугает общественное мнение? — с оттенком пренебрежения уточнила она. — Скорее, это должно заботить меня, все-таки я женщина, а предрассудки живучи. Скажут, охмурила парня, увлекла в кущи…
— Я не это имел в виду. Просто еще действительно рано, все только съезжаются, и, поверьте, мне очень приятно, что меня будут видеть в обществе такой прекрасной дамы, — призвал я на помощь все дипломатические способности, стараясь скрыть, что мне в самом деле страшновато было остаться с нею наедине, о чем-то говорить.
— Что ж, это аргумент, — снисходительно согласилась она, — но прогулка все равно остается за вами, обещаете?
— Обещаю, — подставил я локоть под протянутую ею руку.
Публика, взбудораженная вальсами, находилась в том приятном состоянии возбуждения, когда эмоции еще не истощились и их хватает на каждую новую встречу: то в одном, то в другом месте слышались радостные возгласы, и в целом фойе напоминало огромную чашу с искрящимся, пенящимся шампанским.
