Игорь Николаев - Дети Гамельна
— Благодарю, — церемонно произнес барон. — Думаю, если приложить самую малость усилий, можно обнаружить и мои собственные.
— Тоже дело, — согласился есаул. — Кульдже, ты с нами? — обернулся он к молчащему мурзе.
Тот тяжело вздохнул и сожалеюще руками развел.
— Прости, друг, но сомневаюсь, что Курултай одобрит такой поход. У нас мир сейчас. Хотя, до ушей хана будет донесено все услышанное. А там всякое повернутся может. Кысмет, однако…
Татарин посмотрел прямо в глаза Бобренко, да так, что на того будто кадку ледяной воды втихаря перевернули. В узких глазках мурзы таилось знание. Кульдже двинул челюстью, почти уж было собрался что-то сказать Антохе, но смолчал. Лишь вздохнул печально, будто ведал что-то безрадостное.
История четвертая. О чуде, прозванном добрыми христианами Змеем Морским
Многое таит морская глубина, великие тайны обретаются там, куда не проникает даже крошечный лучик света. Всевозможные сокровища и чудеса мог бы встретить человек, сумей он уподобиться рыбе и проникнуть в пучину. Впрочем, Господь наш милосердный поступил правильно, определив людям сушу, потому что далеко не все тайны стоит открывать…
Он был стар и одинок. Так стар, что и не помнил уже, когда ушли последние из Его рода. Давным-давно не рассекают темную воду их черные тела, радуясь жизни, не взлетают из-под водной глади в сонме брызг и искрометно играющих под солнцем капель. Ныне Он остался один, во мраке, обреченный на вечное движение и бесконечное одиночество.
Миновали дни их славы и силы. Все ушло, давно ушло.
Одиночество хуже старости. Он знал это всегда. Но раньше готов был терпеть, ожидая чуда, но минуло многое множество лун, гораздо больше, чем можно сосчитать, — но чудо так и не произошло. Больше не скользила рядом братская тень, и никто не шептал рядом, вспоминая Время Большого Льда. Пришло время… Время умирать.
А умирать надо в бою!
Огромная стремительная тень, черная даже в морской тьме, устремилась в глубину, где обитает Тот-Кто-Несет-Много-Рук, извечный враг Его племени, единственный, кто может сравняться и превзойти Его в силе и неукротимой свирепости. Многорукий должен быть зол, ведь про него все давно забыли. И это хорошо — чем больше злобы, тем больше славы и ярости в битве.
Черная тень напомнит Многорукому Время Вечного Льда, Вечного Боя. И придет заслуженный, достойный отдых от одинокой старости, вечный покой, добытый в славной схватке…
«В час поздний вечерний, когда девятые склянки пробили, появилась вдруг на поверхности морской громада неописуемая в пол-лиги длиною с головой, подобной дому, с глазами адовыми, с пастью, зубов полной, гноем дышащей, да с ноздрями, что норы глубочайшие, серою пышущие. И обрушилась громада сия, несомненное порождение Нечистого, на корабль мой несчастный. Потопив его, к вящей скорби и печали моей с грузом всем и командою. Волею Божией токмо я выплыл да матрос мой, Отто Витманом прозванный. Претерпели мы с мужем сиим достойным многие беды и лишения, однако ж не отринула длань Божия да направила на избавление наше от мук вельми почтенного Тюго Ларсена с кораблем его, кои и спасли нас. Собственноручно писано в Куксхафене в лето 1634 от Рождества Христова почтенным Мартеном Рюндемаром».
— То, что он утопил корабль — это не страшно. — Раздражение, владевшее невысоким толстячком, так и хлестало через край. Да он и скрыть этого не пытался, раз за разом нервно комкая пухлыми пальцами пергамент с докладом купца. — А вот то, что вместе с «Золотой Ланью» на дно ушло МОИ товары… — «Мои», толстячок отчетливо выделил голосом. — Намного все усложняет!
— Круг зубов его — ужас; крепкие щиты его — великолепие; они скреплены как бы твердою печатью; один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними; один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются, — меланхолично процитировал отрывок из книги Иова секретарь, невозмутимо наблюдавший за терзаниями бургомистра. — От его чихания показывается свет; глаза у него, как ресницы зари; из пасти его выходят пламенники, выскакивают огненные искры; из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка или котла. Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас. Мясистые части тела его сплочены между собою твердо, не дрогнут. Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов".
— Левиафан? — вопросил бургомистр, затравленно озираясь. Толстяк как-то враз потерял всю спесь и внешний лоск, как будто библейское чудище оказалось на расстоянии вытянутой руки. Но в затхлом помещении, что расположилось в глубине ратуши, не обнаружилось никого, кроме двух человек. Секретарю бургомистр обычно доверял как самому себе, только вот в себе он сейчас был совсем не уверен.
— Похоже на то, — все так же меланхолично продолжил секретарь. — Я бы не удивлялся, Петер. Датчане спасают добрых немцев, рискуя собой. Фердинанд зарезал в Эгере Альберта. В Нижних Землях за луковицу тюльпана дают доброго коня… Конец света близок. И сия «громада неописуемая» только знак первый, что печати сняты.
Бургомистр тяжело вздохнул, нервно ломая руки. Впрочем, «ломая» — сильно сказано, толстые сосискообразные пальцы, казалось, могли гнуться в любую сторону без всякого вреда для себя.
Секретарь продолжил развивать мысль, уже в более практическом направлении, при этом его тон не поменялся ни на гран, оставшись таким же постно-благочестивым:
— А вот доклад я бы спрятал под сукно. Негоже панике идти дальше в народ. Торговля опять же испортится. Налоги будет не собрать. Придется солдат вводить. К чему нам сие? Да и «муж достойный Отто Витман», вкупе с Рюндемаром, как по мне, уже зажились. Пора Господу призвать их к себе. Я займусь?
Секретарь замер, чуть приподняв бровь в ожидании.
Бургомистр нахмурился, решая умственную головоломку, в которой требовалось привести к единому знаменателю движение товаров, денег, убытков, ненужных слухов и людских судеб. И едва заметно кивнул. Даже не кивнул, а скорее чуть качнул подбородком, но собеседник все понял верно. Благочестивый секретарь вышел, неслышно прикрыв дверь.
Отто наливали не скупясь, вино и пиво текли, как вода, пенясь, дурманя, щедро проливаясь мимо сосудов и жадных ртов. Моряки умеют гулять и пить, но такой безумный загул случается нечасто. Впрочем, день особый, когда все можно, и никто не упрекнет, что малость потеряли берега. Еще бы, счастливчик какой рядом с ними сидит! Что полдня проболтался в воде, что твой клещ, вцепившись в доску, это, конечно, мелочь. И не через такое проходили седые морские волки, у которых даже пузо ракушкой поросло, как днище у корабля в теплых морях. А вот что удалось матросу спастись от твари, Адом порожденной, это да! За это выпить стоит! И парню налить щедрой мерою — пусть радуется, что живой. Трактирщик, жадная скотина, самого лучшего, и не скупись!
