Лорел Гамильтон - Обсидиановая бабочка
Маркс расположился на единственном в комнате диване и дул на кофе. Себе он сливки и сахар положил. Эванс сидел на единственном стуле, не слишком удобном, и вздыхал, помешивая чай.
Эдуард глядел на меня, и я наконец поняла, что он не сядет, пока не сяду я. Ну и черт с ним. Я опустилась на стул – не совсем удобно с его слишком прямой спинкой, зато стоял он так, что мне были видны все присутствующие в комнате и дверь тоже. У дальней стены находился небольшой холодильник – старая модель, окрашенная в странный коричневатый цвет. В угловой стойке стояла кофеварка, еще одна кофеварка, где ничего не было, кроме горячей воды, умывальник и микроволновая печь.
Доктор Эванс залил чай горячей водой. В открытом пакете лежали пластиковые ложечки, и еще была большая кружка с этими бесполезными мешалками для кофе. Можно было выбрать сахар, нутрасвит и еще какой-то заменитель сахара, о котором я никогда не слышала. На столе остался засохший кружок искусственных сливок, которые кто-то когда-то пролил и поставил туда кружку. Я разглядывала все эти мелочи, стараясь отвлечься. Несколько секунд мне хотелось только прихлебывать кофе и не думать. Я все еще сегодня ничего не ела, а сейчас мне уже и не хотелось.
– Вы сказали, что у вас есть ко мне вопросы, миз Блейк, – нарушил молчание доктор Эванс.
Я вздрогнула, и Маркс тоже. Только Эдуард остался неподвижно стоять, прислонившись к стене, глядя на нас синими глазами, будто напряжение и ужас совершенно его не касались. А может быть, просто притворялся. Я уже не знала.
Я кивнула, пытаясь собраться.
– Как они все остались в живых?
Он чуть склонил голову набок.
– Вас интересует технически, как это удалось сделать? Медицинские подробности?
Я покачала головой:
– Нет, я о другом. Если один человек, пусть два выживут при таких повреждениях, я еще поверю. Но вообще-то человек вряд ли может выжить, или я не права?
Эванс поправил сползавшие очки, но кивнул:
– Нет, вы правы.
– Так как же выжили все шесть?
Он нахмурился:
– Кажется, я не понимаю, что вы хотите сказать, миз Блейк.
– Я спрашиваю: каковы шансы выжить шестерым людям разного пола, возраста, происхождения, физической формы и так далее при одинаковом объеме повреждений у каждого из них. Насколько я понимаю, выжили только ободранные жертвы?
– Да. – Доктор Эванс внимательно смотрел на меня светлыми глазами, ожидая продолжения.
– Почему они выжили?
– А потому что живучие, – сказал Маркс.
Я посмотрела на лейтенанта, снова на доктора:
– Это правда?
– Что? – спросил доктор.
– Что они живучие?
Он опустил глаза, будто размышляя.
– Двое мужчин регулярно занимались спортом, одна женщина была марафонской бегуньей. Трое остальных вполне обыкновенные. Одному мужчине под шестьдесят, и он никаким спортом не занимался. Другой женщине около тридцати, но она… – Он посмотрел на меня. – Нет, их не назовешь особо живучими индивидами, по крайней мере в физическом смысле. Но я убедился, что очень часто люди, не обладающие физической силой или какой-нибудь еще, дольше всего выдерживают под пыткой. Крутые мужики обычно сдают первыми.
Я заставила себя не обернуться на Эдуарда, но это было трудно.
– Разрешите, я уточню, насколько правильно я поняла. Умер ли еще кто-нибудь из тех, кто был ободран, как и люди в палате?
Он снова заморгал и уставился вдаль, будто вспоминая, потом посмотрел на меня.
– Нет. Погибли только те, кого разорвали на части.
– Тогда я снова спрошу: почему они живы? Почему ни один из них не умер от шока, потери крови, от сердечного приступа – да черт побери, просто от страха?
– От страха люди не умирают, – сказал Маркс.
Я глянула на него:
– Вы это точно знаете, лейтенант?
На красивом лице застыла мрачная недовольная гримаса.
– Да, я это точно знаю.
Я не обратила внимания на комментарий – с Марксом потом можно будет поспорить. Сейчас я хотела добиться ответа на свой вопрос.
– Как выжили все шестеро, доктор? Не почему эти шестеро выжили, но почему выжили все?
Эванс кивнул:
– Я понял, к чему вы клоните. Как могло выйти так, что все шестеро выжили?
Я кивнула:
– Именно. Некоторые хотя бы должны были умереть, но этого не случилось.
– Тот, кто их ободрал, знаток своего дела, – ответил Эванс. – Он в курсе, как не дать им умереть.
– Нет, – возразил Эдуард. – Как бы ты хорошо ни умел пытать, всех тебе в живых не сохранить. Даже если с каждым из них сделать в точности одно и то же, некоторые умрут, некоторые выживут. И никогда не знаешь, ни кто выживет, ни почему.
Его спокойный голос наполнил комнату тишиной.
Доктор Эванс поглядел на него, кивая:
– Да-да. Даже мастер своего дела не мог бы поддерживать жизнь, когда с людьми делали то, что с этими шестерыми. В этом смысле я не знаю, почему они все до сих пор живы. Почему никто из них не подцепил вторичную инфекцию? Они все на удивление здоровы.
Маркс встал так резко, что плеснул кофе себе на руку. Он выругался, шагнул к раковине и бросил туда чашку.
– Как вы можете говорить, что они здоровы?
Сунув руки под струю воды, он обернулся на доктора.
– Они остались в живых, лейтенант, и для их состояния здоровье у них отличное.
– На такое способна магия, – сказала я.
Все повернулись ко мне.
– Есть заклинания, которые не дают человеку умереть под пыткой, и пытку можно тогда продолжать.
Маркс оторвал лишний кусок бумажного полотенца и повернулся ко мне, вытирая руки короткими резкими движениями.
– И вы еще говорите, что черной магией не занимаетесь?
– Я сказала, что есть заклинания, способные на это, а не я, способная на такие заклинания.
Только с третьей попытки он смог бросить бумажное полотенце в корзину.
– Даже знать о таких вещах – уже зло.
– Можете думать, что хотите, Маркс, – сказала я, – но одна из причин, по которой вы меня сюда вызвали, в том, что вы так дорожите своей лилейной белизной, поэтому и не знаете, чем помочь этим людям. Может, если бы вас больше интересовало раскрытие преступления, а не спасение собственной души, вы бы уже его распутали.
– Спасти душу – важнее, чем раскрыть преступление, – сказал он и шагнул ко мне.
Я встала, держа чашку в руке.
– Если вас больше интересуют души, чем преступления, вам надо было стать попом, Маркс. А нам сейчас здесь нужен коп.
Он медленно двинулся ко мне и, по-моему, собирался обменяться ударами, но, видимо, вспомнил, что я сделала в холле. Маркс осторожно обошел меня и направился к двери.
